Дата Туташхиа
Шрифт:
Я заснул сразу и не знаю, когда лег Дата. Чуть свет нас подняли удары колокола и суета во всем доме. Мы не стали дожидаться прихода Асинеты, оделись и вышли во двор, который быстро заполнялся народом, тут же выстраивавшимся в шеренги. Явился Како Табагари, поднялся на свой пень и, отбарабанив положенные молитвы, возвестил о семи именах, которыми отныне будет именоваться «отец и кормилец». «Кто их не выучит, будет иметь дело с самим кормильцем», – пригрозил он. Во дворе долго молчали.
– Помоги выучить, а то пропадем! – прорезался у когото голос.
– «…который есть Архип», – как это скажете,
– Даритель же хлеба нашего насущного, отец наш святой и благороднейший, который есть Архип… – прогудела толпа и смолкла.
– А дальше будет так: Ефимий, Мелентий, Полиевкт, Доментий, Авессалом, Тихон, Каленик и, как прежде, «да здравствует во веки веков».
Ничего не получалось. Не запоминали. И третий раз, и четвертый перечислял Табагари – все понапрасну, повторить не могли. Табагари рассвирепел.
– Как же так сразу, Како-батоно?!
– Разговорчики!
Опять затихли.
– Что эти имена означают, хоть это знаете?
– Знать не знаем!
– Откуда нам знать!
– С Архипом будет восемь, правильно? – спросил Табагари.
– Восемь разве?
– Восемь, восемь!
– Сейчас я вам сообщу, что означает каждое имя, и чтобы к вечеру знали наизусть – все, как один! Слушайте: Архип – начальник конюшни – это все знают.
– Знаем.
– А теперь слушать особо внимательно. Имена, которые я перечислил, означают: добрый, заботливый, желаннейший, миротворец, отец мира, приносящий счастье и блистательно победивший. Поняли?
– Так и выучим, Како-батоно! По-нашему, по-грузински, оно доходчивей.
– Молчать! Учите, как я сказал. Знать ничего не хочу.
– Поучи нас еще! Не обидь.
– Дай нам срок, Како-батоно! Такая премудрость, да в один раз!
– Да! Да! Срок нам надобен…
– Разговорчики! Никаких вам сроков. Я напишу на бумаге. Серапион умеет разбирать буквы, он вам и поможет.
Табагари отправился за бумагой.
– Пропали мы. Заставит таскать свою землю! Носить нам Серапионову долю! Никуда не денешься!
– Не имеет права! Раз буквы знает, пусть помогает! Не обязаны мы за него работать!
– Вот те на! Я сапожничать умею. Так что же, должен я бесплатно обувь твою тачать?
Шум поднялся такой, можно было подумать, Како Табагари собрался перевешать их всех.
– Погодите! – закричал Дата Туташхиа, и народ притих. – Что с вами? На кого вы похожи! Поглядите только на себя. Горе вам, несчастные вы люди – похожи ли вы на людей? Во что превратили они вас, эта сволочь Сетура и сукин сын Табагари?
– Что он говорит, этот человек?
– Он говорит, что Сетура… что Табагари…
– Слыхано ли так говорить!
– Он беду на нас накличет…
Вдруг замолчали, сразу – все.
– Бей их! – завопил кто-то. И они набросились на нас, как свора взбесившихся псов. Дату огрели колом по спине, сбили с ног и кинулись на меня.
– Оружие у них!
У нас вырвали револьверы и били, пока сами не выбились из сил. Из конюшни вывели наших лошадей, нас привязали к ним и хлестнули по крупу что есть силы. Лошади проволокли нас по снегу шагов триста и стали. Мы долго не могли подняться. Наконец пришли в себя, кое-как распутали узлы, которыми были стянуты. Ни я, ни Дата не могли шевельнуть ни рукой, ни ногой. Не помню, как вскарабкались
Была середина зимы. Гуртовщики в эту пору спускаются в долины, на зимние пастбища. Живой души здесь не найдешь. Воды подать некому. О еде и не мечтай. Я уже говорил тебе, что дней десять мы даже в седлах сидеть не могли, а вид у нас был – лучше не вспоминать.
Что избили нас до полусмерти – это еще ладно. Главное, злость меня просто поедом ела. Поднимусь же я, в конце концов. Залечь бы тогда в Саирме, поближе к Сетуровой усадьбе, выследить и перебить их всех – от Сетуры и Табагари до карлика-пророка. Дата не дал.
– Мосе-батоно, человек живет и ведет себя, – сказал он, – как ему нравится, и в его дела вмешиваться не надо. Тебе кажется, он унижен, раздавлен, а он живет себе, радуется и судьбой своей вполне доволен. Помнишь, ты мне сказал о людях «Этому народу нравится быть рабом», Не согласился я с тобой – моя вина, а оно так и есть. Вот ты стоишь, вот – я, и вон бог на небесах: клянусь впредь ни в чьи дела не вмешиваться, пока не пойму, что лучше – вмешаться или уйти. Нет на свете человека, достойного участия и помощи. Так я теперь думаю.
Есть возле Поти местечко, не помню уж, как называется. Жил там один фельдшер, надежный был человек. Держал маленький лазарет. Другого выхода не оставалось – мне надо было лечить ребро, Дату мучила воспалившаяся рана. С трудом взобрались мы на лошадей и тронулись в путь.
Граф Сегеди
…То обстоятельство, что они выросли в одной семье, было для меня истинной находкой, открытием необычайно важным. Специфика сыскной и следственной практики состоит в том, что, с одной стороны, необходимо до тонкостей изучить психику преследуемого преступника и, следовательно, отчетливо представлять возможные его поступки, а с другой – составить исчерпывающее представление о том чиновнике или группе чиновников, которым поручено обнаружить его и взять. Здесь подразумевается комплекс профессиональных и природных данных. Случается нередко, что выслеживающий не справляется с задачей, и лишь потому, что его натура и натура преступника состоят в противоречии. К примеру, по природе своей излишне подозрительный детектив может оказаться беспомощным перед наивным, бесхитростным преступником, поскольку не может представить себе, что преследуемый способен использовать столь примитивные приемы. Тогда-то появляется надобность привести качества того и другого в соответствие, ибо нарушено равновесие психологических данных преследуемого и преследователя.
Когда сыскное учреждение имеет дело с тривиальным преступлением (в подобных случаях и сам преступник личность более или менее ординарная), главное орудие его розыска и ареста – установление почерка преступления. Это дает возможность отнести преступника к определенной группе преступников и продолжить его поиски уже в пределах установленной группы. Метод исключения в конце концов и приведет к разыскиваемому лицу, причем, насколько явствует из практики, в девяноста случаях из ста – безошибочно.