Датчанин Ферн
Шрифт:
Другой соседкой была пожилая дама, очень полная и добродушная. Она была необычайно застенчива. И если раскрывала рот, то лишь для того, чтобы рассыпаться в извинениях. Если ей, к примеру, нужна была соль, она делала такой сложный заход, что соседи успевали придвинуть к ней все, что стояло на столе: горчицу, перец, хлеб, масло, желе, соленые или маринованные огурцы, прежде чем она наконец осмеливалась произнести заветное слово. Все это ужасно раздражало сердитого старика — он просто трясся от ярости.
После
— Нам запрещено говорить с больными о других больных!..
— Но ведь я совершенно здоров! — удивился я.
— Не вам об этом судить, — возразила она.
— Я хотел сказать, что вполне возможно, ваш Мартин Ферн действительно чем-то болен, но я-то здоров!
Она улыбнулась. Затем пояснила, что у пожилой дамы — госпожи Равн — старческое слабоумие. В последние годы она не раз становилась жертвой жуликов и проходимцев. Под конец родные определили ее в этот санаторий.
Другую соседку — молоденькую — звали Уллой Ропс. Она страдала шизофренией. Что-то там такое случилось с ее матерью, сказала Лиза Карлсен. С ее матерью и огромной белой виллой в Рунгстеде. Улле казалось, будто она живет в конце минувшего века. Девушка словно сошла с одной из картин Крёйера. Белое платье и мечтательное лицо. Огромные черные глаза и руки, трепещущие, как крылья. Посреди завтрака она вдруг вскочила и убежала в парк. За ней погнался санитар. Прекрасное зрелище: две фигуры, мелькающие между деревьями. В лучах утреннего солнца девушка порхала по траве, словно крупная белая бабочка, а за ней бежал приземистый санитар. Он поймал ее уже на берегу озера. Она стояла не шевелясь на самом краю лодочного причала, протягивая руки к солнцу.
Вся наша трапеза производила странное впечатление. Сердечники вяло жевали свои пресные овощи. Дистрофики сидели, окруженные горами масла, ливерной колбасы и сметаны, а тучные пациенты завистливо глядели на них с другого конца зала, уныло разрезая жесткие как подошва телячьи отбивные.
Между фру Равн и мной завязалась беседа.
— Ах вы бедняжка! — сказала она мне.
Сердитый старик прыснул, уткнувшись носом в лимонный пудинг.
— Почему? Я весьма доволен жизнью!
— Я уж забыла почему! — ответила она. — К несчастью, я не могу вспомнить!
— А разве это так важно?
Достав гигантскую сумку, она начала в ней рыться. Вывалила на стол кучу всяких вещей. Одеколон, футляр для очков, губную помаду, гребешок с серебряным ободком, два носовых платка, леденцы, чековую книжку, бигуди, резинку, пуговицы и помпон. Вскоре вещи фру Равн завалили весь стол.
— Нет, никак не могу вспомнить! — вздохнула она. — Это все не то!
— Соберитесь с мыслями, — сказал я.
Она склонилась над столом и тихо заплакала.
— Полюбуйтесь, что вы наделали! — закричал сердитый старик.
— Помолчите —
— Не разговаривайте с ним! — сказала фру Равн. — Он всегда такой злой!
— Ничего я не злой! — закричал сердитый старик. — Я воплощенная кротость!
Старик трясся всем телом. На лысине у него выступил пот. Он вытер его огромным платком.
К нашему столу подошел какой-то мужчина, примерно моего возраста.
— Ну что, господин Ферн, — спросил он, — говорят, дело идет на лад?
— Я чувствую себя отлично, — ответил я. — А вы кто такой?
— Я доктор Эббесен!
Доктор — брюнет. С высоким лбом. Волосы у него начинают расти чуть ли не у самой макушки. Они зачесаны назад ровными прядями. Доктор вечно куда-то стремится. У него маленький узкий рот и нервные быстрые глаза.
Доктор помог госпоже Равн навести в сумке порядок. Она ворковала, как молоденькая девушка, пока он стоял у нашего стола. Сердитый старик, злобно покосившись в его сторону, ухватился за палку, прислоненную к спинке стула.
— А вы как поживаете, господин Юль?
— Терплю! — рявкнул Юль. — Терплю!
— Главное — моцион! — провозгласил доктор Эббесен. — Это важно для всех! Не правда ли, госпожа Равн?
Она ответила ему очередной голубиной трелью и вся залилась краской. Он похлопал меня по плечу и сказал, что сегодня непременно со мной побеседует. Затем он отошел к соседнему столу, за которым сидел сухонький старичок с густой шапкой седых волос. Он уснул и громко храпел во сне. Доктор Эббесен разбудил его, перекинулся с ним несколькими словами. Как только он отошел, старик тут же снова заснул.
— Он никогда не спит по ночам! — сообщила мне после завтрака Лиза Карлсен. — Он ваш сосед!
Вечером я слышал, как он час за часом шагал по комнате.
За завтраком Мартин Ферн был несколько подавлен. Я пытался установить причину, но мне это не удалось. Он был внимателен и учтив с соседями. Снабжал госпожу Равн всем, что ей было нужно. А она обладала удивительным даром докучать людям. То и дело она раскрывала рот, чтобы о чем-то попросить. Весь стол напряженно ожидал, удастся ли ей вспомнить, что именно ей надо. И вот во время одной из таких пауз Улла Ропс убежала в сад. Вскоре она вернулась в сопровождении санитара, который снова усадил ее за стол.
— Как самочувствие? — спросил я ее.
Медленно повернув голову, она посмотрела на меня, — точнее говоря, сквозь меня.
— У меня всегда отличное самочувствие, — сказала госпожа Равн. — Вот только бы мне отыскать…
И она снова принялась рыться в сумке.
Несколько минут Улла Ропс не сводила с меня глаз. Потом подошел официант, принес сладкое и вложил ей в руку чайную ложку. Она послушно стала запихивать пудинг в рот. Пудинг кончился, а она все продолжала стучать ложкой о тарелку.