Давай отпразднуем развод
Шрифт:
– Я хочу видеть, – сказал Томас.
По-настоящему проблемы начались только после того, как ему захотелось не только видеть.
– Думаю, моя жизнь двигается в другом направлении, – как-то раз обронил он за ужином, пока они ели жареного морского окуня и салат с чечевицей.
Томас сказал это так, словно в его словах нет ничего особенного и ему просто надоели такие застолья.
– Пока мне неясно, как это повлияет на… – он не договорил. – Ну,
– Нет, Томас, – сказала Гвин. – Не понимаю.
– На наш брак.
Гвин смотрится в зеркало заднего вида и держит у лица телефон. В ней все гармонично. И Гвин сейчас очень приятно об этом думать. Ее красота – длинные светлые волосы под стать длинным ногам, голубые глаза холодного оттенка и красивая кожа – ввела ее в заблуждение. Отчасти из-за внешности Гвин почувствовала себя защищенной. На протяжении пятидесяти восьми лет Гвин полагала, что благодаря своей красоте она в безопасности.
В браке, семье, собственном теле. Но она ошибалась. Ее муж ведет себя как незнакомец. Сын не хочет приезжать домой. Дочь не хочет из дома уезжать.
Гвин вовсе не в безопасности. Она готова поделиться своим секретом со всеми, кто готов слушать, и хочет их предупредить: красота не защитит. Не до конца. Защитить может только то, что нельзя спланировать. То, что нельзя сохранить, искать и даже найти. Оно настигнет вас и больше никогда не покинет. Время. Много времени. Много времени на попытки все уладить. И сегодня Гвин к этому близка.
– Мам, – говорит Джорджия. – Ты меня слышишь? Кто такая Ив?
– Ив?
– Ты взяла трубку и про нее спросила. Кто это?
Гвин смотрит на взлетно-посадочную полосу вдалеке, и у нее возникает ощущение, что ее сейчас застукают. Гвин не знает, кто и зачем ему это надо. После звонка Джорджии приземлился один маленький самолет, который коснулся полосы и остановился. А она и не заметила.
– Ив из кейтеринга, – отвечает Гвин Джорджии. – Она обслуживает сегодняшнюю вечеринку. Ив ведь не звонила домой?
– Нет, если позвонит, что от нее требуется?
– Все, – отвечает Гвин.
Джорджия смеется. Смешно? Видимо, да. Видимо, Гвин пошутила.
– Милая, я перезвоню, когда папа прилетит, ладно? Я спрошу у него про руку Дэниса, и папа перезвонит. Мне надо бежать.
– Куда?
Что ей ответить? Гвин не знает. Она вообще не хочет обсуждать ситуацию с Джорджией, сейчас не время во всем признаваться. Но в чем именно? Завеса тайны приоткроется прямо сейчас: кто-то громко-громко стучит по стеклу, так, что слышно даже Джорджии. Гвин видит стоящего перед ней гладко выбритого и слегка загорелого молодого парня, по виду – выпускника колледжа. Он ей и нужен. Курьер. В руках у него – металлический футляр, внутри которого регулируется температура.
Футляр для Гвин. Она вручную опускает окно «Вольво», чтобы поздороваться. «Вольво» больше пятнадцати лет, и автоматически стекло не опускается. Гвин даже нравится, что у нее есть
– Мисс Хантингтон? – спрашивает курьер.
– Слушаю.
– Я Портер Блевинс с винодельни, – продолжает он. – Извините за опоздание, самолет задержали.
– Не стоит извиняться. Не вы же управляли самолетом, правда?
Кажется, Портеру понравилась ее шутка:
– Нет, мне бы тогда все было под силу.
Все под силу? Гвин удивляется его словам и визитке, которую Портер вручает в качестве доказательства, что он не врет. Курьер открывает футляр и достает заказанную Гвин бутылку.
Бутылка вина, которая перелетела океан, вручена Гвин лично в руки для празднования их с мужем развода. «Шато Мутон-Ротшильд» 1945 года.
– Буду рад ее для вас открыть, – начинает он. – Сможете убедиться, что вино вам по вкусу.
– Уверена, что вино отличное.
– По инструкции я должен его открыть, – волнуется парень.
– А меня, – отвечает она резко, – не волнуют инструкции.
Он кивает, и Гвин становится интересно, сколько человек проверяют, настоялась ли бутылка вина за двадцать шесть тысяч долларов. Особенно та, что перелетела Атлантический океан на частном самолете.
– Господин Маршалл шлет вам сердечный привет, – продолжает курьер.
Подумать только, размышляет про себя Гвин. Какой сервис! За двадцать шесть тысяч долларов плюс перелет курьера вы получаете не только бутылку вина, но и сердечный привет от незнакомого человека.
– Передайте ему тоже привет, – отвечает Гвин.
И вдруг в мобильном раздается крик дочери:
– Мам! Тебе что, самолетом доставили бутылку вина? Это шутка? Ты поэтому в аэропорту?
– Да, – отвечает Гвин и поднимает стекло. – Вино для сегодняшнего тоста.
– Ты сошла с ума?
Гвин задумывается и убирает футляр под сиденье.
– Думаю, немножко.
– А как же папа, мам?
– Мне надо поехать домой и испечь торт.
– А папу кто заберет?
Кто заберет папу? Об этом Гвин говорить не хочет.
Она готова поговорить только о торте. Рассказать правду о красном бархатном торте. Женщина, впервые его испекшая, была с Юга (из города меньше чем в пятидесяти милях от места рождения Гвин), она хотела приготовить пирог, который будет нести какой-то смысл, символизировать контраст между добром и злом: добро – лиловато-белая глазурь, а зло – красный торт. Женщина думала, что даже если на вкус в торте не будет ничего особенного, люди сами увидят его отличие. Потому что в нем есть смысл. Добро и зло. Священное и низменное. Хорошее и плохое. И она была права, правда? Людям понравился торт, непонятно почему. Они не понимают, что на него рассчитывают. Вроде как он их спасет. Хочет ли ее дочь об этом слышать? Гвин так не думает. Ей кажется, ее дочь не готова.