Давай попробуем вместе
Шрифт:
– Нет, не нужно… Право, не стоит беспокоиться… Ничего страшного. Мне не впервой забить пару гвоздей…
– Мне тоже. Какой у вас адрес? Я не поглядел на номер дома.
– Колодезная, семь.
– А квартира?
Она произносит и этот номер, скороговоркой, лишь бы я отвязался и ушел, пока не свернул еще что-нибудь. А в недоверчивых серых глазах я читаю уверенность, что к завтрашнему утру я позабуду все свои обещания. Иначе молчала бы как партизан. Эта женщина соткана из подозрительности, гордого одиночества, независимости и воли – всего, что скорее отталкивает, нежели
«Ты придешь достроить крепость?»
Я невольно оборачиваюсь. Из беззащитно не-зарешеченного окна струится теплый оранжевый свет. Я зачем-то встаю в этот магический квадрат солнца среди ночи, словно пытаюсь отогреться в его неведомых лучах…
В ту ночь я вышел во двор по малой нужде.
– Солдат…
Шагов я не услышал, хоть моему развившемуся слуху мог бы позавидовать слепой. Только шорох листьев под легким дуновением ночного ветерка да скрип цикад, казавшийся чем-то фантастическим, вызывавший мучительный приступ ностальгии по мирному летнему отдыху, в котором не было ни выстрелов, ни ночных дозоров… И вдруг тихий шепот:
– Солдат…
Я молниеносно вскинул автомат, вглядываясь в темноту.
– Не стреляй, я без оружия.
Передо мной, как из-под земли, появился мальчишка. Тот самый, за мать которого я пытался заступиться днем.
– Вот. – Он достал из-за пазухи булку и сунул мне в руки. – Это только тебе.
– Спасибо… – Я безотчетно также перешел на еле различимый шепот, возможно оттого, что горло мое вдруг сдавил невидимый обруч. Здесь я научился ожидать чего угодно, от автоматной очереди до гранаты. А хлеб там, в перепаханных фронтом горных деревушках, ценился дороже бриллиантов. Я отломил половину и протянул мальчишке, но он покачал головой и повторил упрямо:
– Это только тебе. Ешь.
– А ты разве не поделился бы с товарищами?
– Наверно. – Он по-детски шмыгнул носом. – Ну, тогда дай очкарику. Он смешной. И добрый. Мне будет жаль, если его убьют. И тебя тоже… Хоть вы и неверные. Я пришел еще сказать, что, когда я пойду воевать, если вдруг встречу тебя, то не стану убивать.
В той, прежней жизни, жизни до, услышь подобное из уст мальчишки, я рассмеялся бы да щелкнул его по носу или что-нибудь в этом роде… Но не здесь. Потому что это не было шуткой. И мне сделалось не смешно – страшно. Впервые не за себя. За этого чужого пацана, который уже готов стать мишенью в ненормальной взрослой игре.
– Знаешь, – я надкусил булку, она была слегка
– Тогда зачем ты здесь?
– Меня не спрашивали. Просто отправили – и все. У меня не было выбора.
– А я. должен мстить за отца, – твердо сказал мальчишка, точно отвечал урок. – Или я не мужчина. У меня тоже нет выбора.
.– Джихад?
– Вроде того…
– А отец твой за кого мстил?
– За своего брата.
– А брат отца?
– Ни за кого. Он сам пошел. Воевать за свободу Именем Аллаха.
– Свободу от кого? Кто его трогал-то? Знаешь, что было бы, если б я убивал каждого, кто ограничивал мою свободу, – милиционеров, контролеров в транспорте, преподавателей института… Гора трупов. Думаешь, вашему Аллаху угодно, чтобы ты, вместо того чтобы вырасти, выучиться, работать, жениться, завести детей, получил пулю в затылок? А о матери своей ты подумал? Она совсем одна останется.
– Здесь – всего лишь коридор. Настоящая жизнь – там…
– Зачем тогда тебе здесь свобода?
– Ты ничего не понимаешь, – упрямо произнес мальчишка. – Ничего.
– В этом ты прав, парень. Я в самом деле уже мало что понимаю. Но думаю: все, что здесь творится, не нужно ни мне, ни тебе…
Я снова протянул своему собеседнику кусок булки, и на этот раз он взял и принялся жадно жевать.
– Скажи мне по секрету, – я смотрел на его упрямые черные вихры, – неужели тебе совсем не страшно? Ничуточки?
Он опустил глаза и шумно вздохнул:
– Иногда… – Мой маленький собеседник быстро стрельнул глазами по кустам и еще понизил голос, сделав его неразличимым с шелестом травы. – Это нехорошо. Аллах накажет меня за сомнение…
– Не накажет. Я ему не скажу. – Он вскинул на меня изумленный взгляд, и я невольно спрятал улыбку. – Думаю, подать руку врагу – самое большое мужество на свете. Как тебя зовут, джигит?
Он секунду помедлил, будто раздумывал, стоит ли отвечать.
– Малик…
– А меня Слава. Будем знакомы, противник.
– Хорошее у тебя имя. Героическое.
– Не тому досталось. – Я невесело усмехнулся.
– Костыль! – крикнул, выйдя из дома, где мы остановились, Денис. – Мужики, Костыля не видали? Славка!
– Да не ори ты! – отозвался я. – Здесь я.
– Не говори, откуда хлеб взял, – шепнул мальчишка, – а то меня… – Он быстро чиркнул по горлу ребром ладони, точно лезвием ножа.
И снова лишь шорох травы, словно никого и не было вовсе. Только недоеденный кусок белого хлеба, вкусно пахнущий домом, в моем кулаке.
Я подумал тогда, что все говорил неправильно. Надо было объяснить мальчику, что ему вовсе не нужно погибать за отца, за брата отца и даже за самого Аллаха… Но что бы значили для него мои слова и что вообще значат слова там, где говорят орудия…
– Молодой человек… – Кто-то трясет меня за плечо. Я разлепляю глаза. В тусклом вагоне метро душно и пусто. Передо мной – миловидная усталая женщина в синей форме, чем-то похожая на сегодняшнюю случайную знакомую Веру. И на тысячи других усталых работающих женщин.