Давай поспорим?
Шрифт:
— А себе? — пристально смотрит на меня.
— Конечно, — ласково улыбнулась я.
По второму заходу я беру половник и наливаю себе борщ, потом ставлю свою тарелку на стол на место напротив Ромы и сажусь.
— Ложки! — вскрикиваю я.
— Хотелось бы, — ухмыльнулся Рома.
— Приятного аппетита, — пожелала я, как только села на свое место.
И с Богом! подумала я, но умолчала, ибо сказать вслух не решилась.
Если история про пирожки моей бабушки правда, то я теперь знаю, что может испытывать женщина, когда ее стряпню (по-другому никак не назвать)
— Ты не ешь, — заметил Рома, когда последняя капля съедена и тарелка отодвинута.
— Я… любуюсь… — опять это слово. Непозволительно открыто для меня. Это не голой быть, это быть открытой перед ним.
Рома серьезно посмотрел на меня. Будто пытается прочитать что-то у меня в глазах. То, что я могу от него скрыть. Или мои мысли, которые не озвучиваю. А я ведь вот она — открытая книга. Бери, читай, наслаждайся. Только, пожалуйста, будь аккуратным, не заляпай, не рви переплет, не вырывай страницы. Мне будет больно.
Рома подошел ко мне довольно близко, чтобы я смогла рассмотреть мелкие морщинки у его глаз, когда он слегка их щурит, смотря на меня. Большим пальцем гладит скулу, иногда спускаясь к губам, оттягивая нижнюю. Такой нежный, но безумно эротичный жест.
— Но ты же ела?
— Конечно, — не понимаю, к чему он.
— Тогда чесночный поцелуй тебя не смутит, — улыбнулся во все тридцать два.
А потом накрыл мои губы в поцелуе. Нежный, чувственный, аккуратный. Я бы сказала благодарный. Будто говорил спасибо. Рукой очерчивал контуры моего тела: бедро, талия, грудь, уже ноющие соски, которые жаждали, чтобы их захватили в сладкий плен теплого рта. Но Рома ждал, он вынуждал меня прильнуть к нему, прижаться всем телом, просить о большем. А потом начал опускать руку, едва касаясь. Сначала грудь, талия, бедра, переходя на внутреннюю и более чувствительную часть. Он мучил меня, безмолвно просил меня о большем, не давая себе разрешения переступить черту.
— Рома, — простонала я его имя.
— Настя, — улыбнулся он в мои губы.
— Рома, — подхватила я его игру.
— Настя, — с нажимом произнес мое имя.
Слегка прикусывая шею, его любимое действие, как я заметила, он двинулся ниже, уже прикусывая косточки ключицы, целуя впадинку и опускаясь еще ниже к груди, где обхватил их руками и сжал до легкой боли и покалывающего желания, зарождающегося внизу живота. Движения становятся более резкими и отрывистыми. А сжимать начал интенсивнее. Страшен ли его напор? Уже нет. Нравится? Безумно!
Я набираюсь смелости и начинаю гладить его плечи, лопатки, всю спину, до куда могу дотянуться. А когда его поцелуи становятся настойчивее и глубже, перебираю его волосы на затылке, слегка оттягивая, возможно причиняя легкий дискомфорт. Но Рому это никак не смущает, он только еще больше заводится.
Я прикусываю его
— Бл*ть.
Но Рома воспринял это по-своему. Резко развернул меня к себе спиной и нагнул, что грудь коснулась холодной столешницы, контрастируя с разгоряченной кожей.
Он проник в меня до упора, одним резким толчком, выбивая из моих легких воздух и стон. По телу пробежала волна удовольствия, которая исходила из центра живота.
Я перестала замечать пошлый звуки, которые раздавались на всю кухню, наши стоны и частое дыхание — все это будто отошло на второй план. Стали важны лишь его прикосновения — горячие и требовательные, которые ласкали и сжимали. Его легкие укусы на моей шее и влажные следы от его языка. Даже звонкий шлепок не смог вывести меня из того состояния. Я будто находилась между мирами. И, клянусь, если сейчас меня кто-то вернет на землю, я его придушу.
Но на землю меня вернул сокрушительный оргазм. Обжигающее пламя, которое расползлось по всем конечностям, вызывая легкое онемение, что стоять становится невозможным без поддержки. Тепло, которое расходится по всему телу и спазмы еще там, внутри — завершающие штрихи.
Я начала приходить в себя, когда почувствовала теплую струю у себя на ягодицах. И утробный рык моего льва, говорящий о его наслаждении последние секунды.
— Спасибо, было вкусно, — довольно улыбается Рома, помогая мне вытереть следы нашего послеобеденного времени, — ужин, как понимаю, ты тоже приготовишь?
— С ужином придется разбираться самому — мне надо к маме, — сказала я ему, не смотря в глаза, почему-то при свете произошедшее кажется каким-то порочным. Хочется прикрыться, а лучше скрыться от него в ванной.
— Не понял. Ты уезжаешь? — мне показалось или в его голосе проскальзывают недовольные нотки?
— Пока не знаю. Но мне надо заехать к маме. Мы не очень хорошо вчера расстались.
— Понял, — ответил Рома и ничего не говоря, разворачивается и выходит из кухни, чтобы уединиться в ванной.
Его не было минут пять. За это время я успела убрать всю посуду и протереть столешницу. С мылом. Пусть она была задействована косвенно, но как-то неправильно оставлять все в таком виде, где, если присмотреться, можно увидеть очертания моей груди. Звук открывающейся двери заставил выскочить меня в коридор. Он что, так и уйдет не попрощавшись?
— Мы трахались без резинки, — как бы между делом говорит Рома, и несмотря на спокойный тихий голос, я вижу, что он недоволен чем-то, может даже и взбешен, — если тебя это беспокоит, то я чист.
— Я ни слова об этом не сказала. И я тебе… доверяю.
— Зря, — наконец-то посмотрел на меня своим серым взглядом, в котором плескался такой коктейль эмоций, что сложно передать. Там и гнев, и бешенство, и даже отчаяние.
Он с грохотом закрыл за собой дверь. Если бы мы были в старой хрущевке, типа той, в которой мы жили с мамой, то пару трещин и отвалившаяся штукатурка не сказали бы спасибо. Впрочем, трещина в стене могла появиться и тут. А еще как будто она же пролегла и между нами. Вот только почему? Почему он так злиться?