Давид против Голиафа
Шрифт:
В XVIII веке идет социальная мобилизация снизу: крестьяне вытесняются в города, мелкая буржуазия расслаивается, растут возможности крупной буржуазии, особую роль играют финансовые спекулянты, дворянство начинает жить в кредит и т. п. Общество «перегревается», и избыток тепла порождает ширящуюся прослойку либералов, паразитирующих на этой динамике.
Либералы больше не воспринимают историю как судьбу, более того, они намерены свести генезис исторического процесса из «эмпирей» на уровень своих деловых кабинетов или артистических мастерских. Либералы генерируют начало «проектного мышления», нарратив, то, что становится
Теперь уже Либеральный клуб проектирует общности, в которые должны входить рядовые обыватели. Следовательно, именно либералы должны писать для них драматургию прошлого, попросту говоря, историю.
Либерализм часто путают с буржуазией, а либеральный дискурс, особенно в его правой версии при этом отождествляют с буржуазной идеологией. В действительности, либерализм во всех версиях деклассирован и способен лишь имитировать сословные дискурсы, в том числе и буржуазный, если это нужно по каким-то конъюнктурным соображениям. Однако, в глубине своей души либералы принципиально враждебно относятся к аристократии, к клерикалам, к буржуазии да, собственно, и к простому народу, хотя в каждом конкретном случает, причина либеральной враждебности к сословиям – разные.
За два с половиной века – от начала эпохи Просвещения до наших дней – либералы фактически узурпировали историю, приспособили ее для своих паразитических целей, сфабриковали национальные государства, в которых реальная «национальная» буржуазия стала таким же объектом эксплуатации, как и наемная рабочая сила… Короче, либералы почти преуспели в том, чтобы отождествить себя как некий социополитический клуб с Обществом в целом. Почти!
4. Проблема «модерна»
Либеральный клуб изначально являлся социальной эфемеридой. Именно поэтому он не мог, несмотря на аккумуляцию в своей среде большей части интеллектуальных ресурсов Общества, выдвинуть от своего имени единый дискурс. В итоге возникли несколько идеологических потоков либерализма – от крайне левого до крайне правого. Все эти потоки характеризовались неприятием, в первую очередь, буржуазии (аристократия и церковь подвергались вторичным атакам, интенсивность которых определялась левизной или правизной, в зависимости от конкретного случая), культом труда, идеалом бесклассовости, достижимым в некой перспективе. Проектное мышление требовало переноса акцента с прошлого на будущее, таким образом, что новый подход к социальной мобилизации фактически не оставлял в «пьесах либерального авторства» зрителей. Все необходимо становились актерами во имя завтрашнего дня.
На крайне левом фланге встал марксизм и принявшая его на вооружение международная социал-демократия, на крайне правом – фашизм и национал-социализм. Последние точно также ориентировались на ликвидацию классов, но не на платформе постпролетарского коммунистического общества, а в рамках модернизированной нации, в которой участники и организаторы производственного процесса сверху донизу образуют «мегакорпорацию».
Культ труда вытекает из самой паразитической сути либерального клуба: ведь фактически либералы отождествляли общественный интерес со своим корыстным «клубным» интересом (характерно, что в эпоху, когда буржуазное сословное самосознание еще не было вытеснено и подменено либеральной популистской демагогией, буржуазия рассматривала трудолюбие как свою сословную добродетель практически религиозного свойства, отнюдь не предназначенную для использования в качестве мобилизационной технологии).
До 1945 года Либеральный клуб ощущал себя недостаточно сильным и самостоятельным, чтобы говорить от своего имени. Поэтому на левом его фланге марксизм говорил от имени пролетариата, а на крайне правом национал-социализм делал ставку в качестве субъекта политического действия на мифологизированную категорию «народа». («Пролетариат» же оказался мифом едва ли не в большей степени, чем «народ»: ни в одной марксистской революции, начиная собственно с Великого Октября рабочий класс не играл сколько-нибудь значительной роли, и ни в одном послереволюционном социалистическом обустройстве общества он не занимал сколько-нибудь заметных социальных позиций – если, конечно, не брать в расчет пропагандистские мифы!)
Либеральный клуб вынужден был апеллировать к сконструированным виртуальным субъектам проектируемой истории, потому что ощущал, во-первых, свою эфемерную паразитическую сущность, а вовторых, нелиберальные или прямо антилиберальные силы в мире до 45-го года не уступили своих позиций и даже не были серьезно потеснены.
Главными же силами, противостоящими либерализму, были традиционная наследственная аристократия, связанная с монархическим истеблишментом, промышленная буржуазия, контролировавшая реальный сектор экономики, а также радикальные элементы в самом широком смысле слова.
Победа США и СССР в 1945 году привела к тому, что традиционная аристократия была оттеснена от непосредственной выработки политических решений, промышленная буржуазия разгромлена, лишена собственности или подчинена финансово-ростовщическому «фиктивному» капиталу, а радикальные элементы нейтрализованы благодаря сговору «красной» Москвы с «империалистическим Западом». В итоге либерализм, опиравшийся, прежде всего, на Соединенные Штаты как на свою геополитическую базу, счел возможным выступать напрямую уже от своего собственного имени.
Однако при этом оказалось, что крайне правое националистическое проявление Либерального клуба в лице европейского фашизма разгромлено, а поражение левого – марксистского – крыла либерализма наметилось – и реализовалось – в течение жизни одного поколения.
Именно в этих – крайне левом и крайне правом – флангах Либерального клуба максимально реализовался проектный потенциал либерализма как крупнейшего «игрока» новой истории. К концу XX века либерализм оказался оголенным, лишенным проектного потенциала, «сведенным к самому себе». Иными словами, к концепции чистого потребления, защищенного аппаратом полицейского государства.
Либерализм, потерпев поражение в обличиях «мифологических субъектов», действующих от его имени, обнаружил свою подлинную природу социального паразита, пытающегося подменить собой механизмы действительного Общества. (Как нельзя лучше это проявилось в самих США, которые благодаря торжеству спекулятивного финансового капитала, сопровождающемуся исчезновением реальной экономики, превратились в крупнейший тормоз технологического и культурного развития для всего мира.)