Давид против Голиафа
Шрифт:
* * *
«Личная жизнь Бодлера сложилась ужасно. Его любовь – мулатка Дюваль – была бессовестной пьяницей, измучившей поэта». Литературная энциклопедия
Изначальная дихотомия «Дева – Мать» лежит в основе всех возможных женских типов и их позиционирования внутри различных цивилизаций. Однако мы воздержимся от анализа маргинальных, хотя, возможно, любопытных моделей, присущих африканскому, дальневосточному или америндейскому антропологическим пространствам. Сосредоточимся на двух моделях, которые присутствуют в мейнстриме большой истории. Это так называемый нордический тип женщины, с одной стороны, и так называемый левантийский.
Левантийский тип также проявлен двояко. С одной стороны, это многодетная мать, хорошо известная нам по классике итальянского (грузинского, армянского) неореализма. С другой – гетера, вавилонская блудница, или, иначе говоря, «лжедева» в ее разных проявлениях. Ведь сущность гетеры в том, что она, подобно воде, не сохраняет памяти о мужчинах, не создает того самого пространства человеческих отношений, которое образуется вокруг материнства. Гетера существует вне времени, и ее практика есть тоже практика деструкции, отрицания мужчины через фригидный секс. Она конвертирует, подобно приходящим к ней неудачникам, свое время в деньги, только эти деньги она забирает у мужчин.
Нетрудно понять, что из всех четырех моделей только девавоительница соответствует глубочайшим чаяниям мужской натуры, и именно поэтому такой образ стал актуальным с XIX столетия в практической жизни революционного подполья. От ячеек народовольцев и эсеров до «Красных бригад» девы-воительницы (не обязательно девственницы в биологическом смысле) стали экзистенциальным нервом добровольно принимаемой опасной жизни.
Пожалуй, это единственная форма, в которой вечная война полов может преобразиться в гендерную солидарность на почве общей борьбы против «свинцовых мерзостей жизни».
«Се человек»
25 декабря западное человечество отмечает Рождество Христово – день, когда по убеждению христиан на свет появился тот, кого они считают Сыном Божьим (и кто для мусульман является величайшим пророком в авраамической цепи, непосредственно предшествующим завершающей Печати пророков – Мухаммаду (САС.)) Подавляющее большинство из тех, кто отмечает этот праздник, не подозревает, что это также день рождения Митры, отмечавшийся тем же самым западным человечеством задолго до того, как Иешуа ха-Ноцри появился на свет в Святой земле.
Действительно, этот день связан с концом зимнего солнцестояния (22–23 декабря, когда солнечный цикл переходит в фазу возрастания дня и убывания ночи). День рождения Митры был определен его жрецами именно в этот момент, поскольку эта иранская традиция связана с культом «непобедимого солнца» – фундаментальной доктриной древних ариев, которую освежил в европейском сознании Александр Великий, объединивший Элладу и Иран и положивший начало современному религиозному синкретизму.
Главная проблема этого синкретизма в том, что личность Христа как еврейского мессии и авраамического пророка не отличима для европейцев от Митры-Ормузда иранской традиции, которая к началу нового времени была вездесущей в Римской империи, а также, в менее явной форме, от фигуры Аполлона – эллинского аналога персидского Ормузда. Несмотря на гневные возражения христианских богословов и простых верующих, метафизическая идентичность Ормузда и Аполлона личности Христа в европейском религиозном сознании слишком очевидна.
Исторический Иисус действительно был пророком Единобожия, открыто декларировавшим, что пришел восстановить во всей полноте Закон Моисея (Мусы (АС)) и его доктрину. Он исповедовал Бога, о Котором свидетельствовали до него все пророки, вышедшие из лона авраамова. Совершенно понятно, что учение о единстве Бога в трех лицах к свидетельствованию авраамических пророков и доктрине Моисея никакого отношения не имеет. Это точное воспроизведение зороастрийской концепции трехипостасного божества, в котором есть бог-отец Зерван, его сын – бог добра и света Ормузд и, наконец, богсвятой дух, он же Спаситель, исходящий, согласно зороастрийской доктрине, от отца. Есть в этой теологии также и мать бога – Анахита.
Ормузд спускается вниз в мир мрака, чтобы вернуть миру похищенный Ариманом свет, попадает к силам тьмы в плен, переживает распятие, освобождается святым духом, которого в виде голубя посылает за ним Зерван, и вместе они возносятся, окутанные светом, возвращенным из ловушки тьмы. (Некоторое количество света еще остается в нашем царстве тьмы, рассеянное в людях и деревьях, и задача праведников – окончательно вернуть эти последние плененные частицы наверх).
Понятно, что к приходу Мессии этот иранский сюжет может иметь лишь крайне опосредованное отношение.
Именно этот синкретизм, осуществленный западным «религиозным проектом», соткал вокруг имени Христа крайне противоречивый образ, породивший массу конфликтов и споров. В действительности речь идет о величайшей духовной узурпации, когда-либо осуществлявшейся в религиозной истории мира. Подлинный Иисус, по его собственным словам, явился для того, чтобы «собрать рассеянных овец дома израилева». Он возглавлял общину учеников (апостолов), которые ходили по оккупированному Римом Святому городу вооруженными – как это очевидно из самих евангельских текстов (часть из них была вооружена мечами, а часть – пращами и дубинками). Это были люди, находящиеся в абсолютном антагонизме к «языческому империализму» Кесаря, в отличие от иудейской элиты, которая давно договорилась и с Кесарем, и с «язычеством», и при поддержке империи давила религиозный радикализм совершенно так же, как это сегодня делают постсоветские князьки на Северном Кавказе или «лидеры» мусульманских стран, находящихся в орбите американского влияния.
Парадокс в том, что имя Мессии, вокруг которого объединялись, говоря современным языком, наиболее пассионарные антиимпериалистические силы, было взято Римом и превращено в религиозное знамя именно Запада и именно в его наиболее империалистическом выражении. Образ Христа стал сакральным символом «бремени белого человека»; с этим образом строилась всемирная колониальная империя, парадигмой которой был все тот же первоначальный Рим; с этим образом во все стороны света отправлялись бесчисленные миссионеры, призванные обеспечить на уровне сакрального авторитета лояльность «мирового варвара» Хозяину – наследнику римского порядка.
Наиболее интересным вопросом в историческом плане является следующий: почему Запад пошел на узурпацию религиозного символа, связанного с отрицанием всего, что составляет самую сущность Запада? Эта самая сущность есть не что иное, как человекобожие в предельно конкретном имманентном смысле, которое, с одной стороны, нашло свое выражение в древнегреческой эстетике, с другой – в отнюдь не символическом, а вполне буквальном обожествлении римских императоров. Политической формой этого человекобожия стала империя, в которой каста жрецов, независимо от того, какие традиции они представляли, была отодвинута от центра принятия решений. Жрецы в Риме были маргиналами на фоне воинского сословия. Именно в этом и таится секрет религиозной революции, произошедшей в имперском пространстве около III века Новой эры. Имя «иудейского пророка» (врага языческого жречества и всех видов его влияния на собственно еврейскую среду) потребовалось жрецам Митры и – шире – всем клерикалам Рима, чтобы перестроить европейское общество в духе традиционной пирамиды с церковью в качестве вершины. Приход на место римских императоров германских вождей, ставших «христианскими» королями, собственно говоря, и явился цивилизационным торжеством священства.