Давид Юм, Нарский Игорь Сергеевич

Давид Юм

на обложку

Нарский Игорь Сергеевич

Шрифт:

От этого метаскептицизма Юма шел прямой путь к позитивизму, возобладавшему в разных вариантах в XIX в. в Англии, а в первой половине XX в. распространившемуся и во многих других капиталистических странах. Через Джона Стюарта Милля к Гарберту Спенсеру и Чарльзу Пирсону и далее к Бертрану Расселу шел этот путь.

Рассел заявлял, что взгляды Юма в некотором смысле являются в развитии философии тупиком; при попытках углубления и усовершенствования их «дальше идти невозможно» (48, стр. 678). Да, здесь можно согласиться с Расселом: далее по пути агностицизма, оставаясь агностиком, идти некуда. Уже два столетия буржуазная философия в Англии находится «под знаком Юма». В. И. Ленин указывал, что, например, «свою родословную Пирсон прямо ведет от Беркли и Юма» (11, стр. 47, ср. стр. 223). «Маху не приходит и в голову отрицать свое родство с Юмом», а «позитивистами и называют себя сторонники Юма» (11, стр. 163, 214).

Многие современные нам буржуазные

историки философии безапелляционно признают, что Юм — прародитель неопозитивизма по крайней мере в двух конкретных моментах: феноменалистская трактовка процесса порождения идей впечатлениями подводит к принципу верификации, а проведение им демаркационной линии между фактами и отношениями идей намекает на принцип аналитичности логического познания (см. 96).

Линия агностицизма, как подчеркивает Ленин, неизбежно осуждает на колебания между материализмом и идеализмом. И поэтому в противоположность мнению Рассела следует сказать, что хотя философия Юма и есть «тупик», но выход из этого тупика существует, и заключается он в решительном и полном отказе от агностицизма и в переходе на открыто и последовательно признаваемые материалистические позиции.

Юмизм и позитивизм далеко еще не «вчерашний день», позитивисты рассуждают по общей для них формуле: пусть без Юма, но с его учением! Агностическая философия Юма была как бы впитана позитивизмом, который пытается приспосабливаться к новейшим теориям, учениям и веяниям и в то же время снова и снова возвращается к своим истокам. А позитивизм в виде «сциентизма», «структурализма» и «философии анализа» широко распространен в буржуазной философии и в 70-х годах XX в.

Связи философии Юма с позитивизмом, если их конкретизировать, оказываются очень многосторонними. Критика рационалистических философских систем, субъективистское истолкование понятий силы и субстанции, сведение задач науки к описанию и упорядочению ощущений — все это тесно роднит их друг с другом. Уже основатель позитивизма О. Конт повторил Юмову трактовку причинности, а Д. С. Милль воспроизвел воззрения Юма на понятия личности и материи. Миллевы «серии ощущений» — это новая вариация на тему «связок перцепций» Юма. Авенариус и Мах реализовали юмистский принцип растворения всех наук в психологии, поступив именно таким образом с физиологией и физикой. У Юма можно найти зачаточные формулировки верификационного критерия осмысленности, и это признали все основоположники неопозитивизма, в котором этот критерий есть начало всех начал. А. Эйнштейн в «Замечаниях к теории познания Рассела» пришел к выводу, что, читая Рассела, каждый как бы снова чувствует дух Юма. И этот дух на самом деле еще не исчез, он выступает во все новых обличьях и модификациях, ибо противники материализма видят в нем свое старое прибежище и последнюю надежду.

Но неверно полностью отождествлять горько сожалевшего о «недостатке необходимых опытов и явлений» действительного Давида Юма, имевшего и определенные исторические заслуги, с односторонним его образом, созданным в буржуазной историко-философской литературе. Тем более неверно отождествлять целиком его философию с «юмизмом» и позитивизмом, взявшими из нее все отрицательное, вплоть до тенденции к иррационализму в теории мышления. Современная нам буржуазная философия даже тогда, когда она по праву объявляет тех или иных мыслителей прошлого своими учителями и прародителями, делает их в результате фальшивых интерпретаций гораздо худшими, чем они были на самом деле, и вытравляет у них все то, что было действительно достойным и способствовало в былое время прогрессу.

Приложение

Д. Юм. Предисловие ко II тому «Истории Англии»

Впервые публикуется на русском языке в переводе И. С. Нарского.

Предисловие ко II тому «Истории Англии»

Пусть не выдвигают никаких претензий насчет того, что в этом томе, как и в предшествующем ему, столь часто говорится о бедствиях, порождаемых религиозными злоупотреблениями, но сравнительно мало говорится о тех благотворных последствиях, которые проистекают от истинного и подлинного благочестия. Надлежащая обязанность религии заключается в том, чтобы реформировать жизнь людей, очищать их сердца, содействовать [выполнению] всех моральных обязанностей и обеспечить послушание законам и гражданским властям. Пока она преследует эти полезные цели, ее действия при всей их огромной ценности осуществляются скромно и дискретно и они редко подпадают под компетенцию истории. И только извращенные ее виды, которые зажигают пламя раздора и интриг (faction), подстрекают к бунтарству и побуждают к мятежам, обращают на себя внимание историка. И поэтому те, кто пытается извлечь неблагоприятные для религии выводы из [фактов] применения ее во зло, о которых сообщают историки, совершают весьма большую и очевидную ошибку. Верно, что злоупотреблениям может быть подвержена всякая вещь,

а лучшие из них — в особенности; но [фактов] благотворного воздействия религии в истории не отыскать. И чем более этот [религиозный] принцип чист и истинен, тем хуже его воздействие в тех анналах войн, политических акций и интриг, революций, беспорядков и потрясений, записать и передать которые последующим поколениям дело историка.

Столь же мало можно быть недовольным тем, что в этом произведении не встречается такой религиозной секты, упоминание о которой не было бы связано с изобличением ее и известной степенью неодобрения и порицания [в ее адрес]. Моральная слабость (frailties) нашей природы примешивается ко всякому делу, которым мы заняты; и никакое человеческое существо никогда не достигает совершенства. С первого взгляда кажется, что идея бесконечного духа, создателя Вселенной, требует абсолютно чистого, простого и бесхитростного почитания, без обрядов и [церковных] учреждений, без церемоний и храмов, без священников или проповедников и молений, и эта идея удерживает людей от того, чтобы слишком напирать на обрядовую и декоративную сторону их культа. Но из всех сект, на которые разделены христиане, [лишь] англиканская церковь, как нам представляется, избрала наиболее счастливую середину; все-таки следует со всей определенностью признать, что во время того столетия, о котором идет речь в этих томах, приверженцы церковного чиноначалия были подвержены предрассудкам, а их противники охвачены экстазом (enthusiasm).

Однако природа последнего начала такова, что оно быстро испаряется и загнивает; обычно вскоре после пыла [религиозного] рвения приходит дух умеренности, и, к чести теперешних пресвитериан, индепендентов и других сектантов, на нашем Острове должно быть признано, что они едва ли чем еще, кроме как именем, походят на своих предшественников, процветавших во время гражданской войны и породивших такой хаос. В глазах здравомыслящей части человечества показалась бы смешной ссылка на то, что и самые первые реформаторы в большинстве стран Европы не доводили дела до бурных крайностей и во многих случаях не были подвержены фанатической нетерпимости. Ведь нельзя отрицать, что безжалостный дух, сопутствующий фанатикам всякого рода, почти повсюду [все-таки] привел ранних реформаторов к тому, что они стали преследовать католиков и всех тех, кто был не согласен с ними, применив к ним те самые жестокие меры, на которые, когда их применяли к ним самим, они так крикливо жаловались [16] .

Зачеркнут первый вариант фразы: «…привел ранних реформаторов почти повсюду к тому, что они стали посылать католиков в ад, так же как их самих туда посылали их противники». — Прим. Е. Мосснера.

Автор считал уместным подчеркнуть эти соображения, как бы ни казались они очевидными, [делая это] в соответствии с той свободной и внепартийной манерой, в которой он трактовал религиозные контроверзы. Он готов подчиниться цензуре, если у него найдут хоть один отрывок, вызывающий протесты, на которые сказанное выше не послужило бы достаточным ответом.

Что же касается гражданской и политической сторон его поведения, то он не унижает себя до апологии, которая, как он мог бы подумать, приведет к одобрению его [действий]. Быть выше искушений выгоды есть вид добродетели, который, как показывает опыт, встречается не очень-то часто. Но при этом пренебрегать вообще всяким простонародным и плебейским одобрением — это еще более редкое и с трудом обретаемое качество. И тот, кто в [условиях] погруженной в партийные раздоры нации не желает угождать никакой из партий, должен быть готов к тому, что справедливость будет ему воздана лишь со временем, может быть, только поколениями далекого будущего (84, стр. 306–307).

Указатель имен

Авенариус Р. 162

Анэндаль (маркиз) 14

Аристотель 50, 135, 138

Асратян Э. А. 68

Бейль П. 11, 86

Беркли Д. 6, 11, 29, 31, 32, 40–44, 46, 47, 51, 52, 56, 65, 69, 79, 83, 106, 115, 117, 123, 125, 126

Бёрк Э. 117, 118, 138

Битти Д. 26

Блейр X. 25

Блэк Д. 25, 26

Бональд Л. 20