Дэдпул. Лапы
Шрифт:
– Эй, парнишка!
Он даже не поднимает на меня глаза.
– У вас очень странный костюм, мистер. Вы губитель?
– Ты, наверное, хотел сказать «грабитель». Я? Нет, совсем нет.
Он набирает полную лопату земли и ссыпает в могилу.
– Если вы грабитель, идите лучше к соседям. У них куда больше всяких ценностей.
– Серьёзно? А каких, например? У них есть консоль четвёртого поколения? – Я снова откашливаюсь. – Эм-м… неважно. Так что, не везёт тебе с животными, да?
– Мама говорит, что всё относительно. Зависит от того, с какой стороны посмотреть.
Я
– Относительно. Да. Когда ты кого-то теряешь, лучше вспоминать радостные минуты, проведённые вместе, чем оплакивать утрату.
– А ещё она говорит, что больше не надо их кормить и за ними убирать.
Ладно, ближе к делу. Надо аккуратно прощупать почву, прежде чем я начну задавать неприятные вопросы о его новом пёсике.
– Тут мило. Так тихо, спокойно. Ты сам вырыл все эти могилки?
– Усу. – Он втыкает лопату в земли и опирается подбородком на рукоять. – Я начал их рыть, ещё когда был совсем маленький. Палочки от мороженого мне надоели, и я начал копировать исторические памятники.
– Исторические?
– Угу.
Я смотрю на глиняную табличку возле дерева:
– Классное надгробие. Расти бы понравилось. Это был пёсик?
Он вздыхает:
– Щенок. Мама с папой мне его вчера принесли.
– Вчера. – Получается, это щенок из моего списка, так что можно не торопиться. – Ого! Э-э-э… а почему он так быстро умер? Заболел? Попал под машину?
Мальчик качает головой:
– Он не умер, мистер.
Я трясу головой – похоже, у меня в ушах до сих пор торчат кусочки Гума:
– Что ты сказал? Он не…
– Но скоро умрёт. Всем живым существам нужен этот… кислый рот.
– Кислород.
– Угу. Даже рыбам. В воде есть кислород, и рыбам нужны жабры, чтобы им дышать. У людей жабр нет, поэтому в воде они задыхаются, а вот рыбы задыхаются без воды.
– Погоди-ка, вундеркинд. Ты хоронишь своих питомцев заживо?
– В основном да.
– Но почему?
Он пожимает плечами:
– Мне нравится делать маленькие надгробия, а мама говорит, что я не должен их делать без необходимости. Злой школьный психолог сказал, что это… палотогия?
– Патология.
– Угу.
Я подскакиваю к нему:
– Ты не знаком с парнем по имени Крастон, а? Жалкий маленький…
Я хватаю его за шиворот, но вовремя осаживаю себя. Лопата падает, задевает фонарь, и он катится прочь. Это не Крастон. Это просто мальчик. Психопат, конечно, но ещё совсем маленький. У него ещё недостаточно развит мозг, чтобы иметь моральные принципы. Может быть, это просто такой тяжёлый период. Этот мальчик может вырасти и стать большим начальником. Или Гитлером.
Я ставлю мальчика на землю и аккуратно отряхиваю его одёжку.
– Слушай меня. Как человек, который знает толк в изощрённых и, не побоюсь этого слова, вдохновенных убийствах, я впечатлён твоими достижениями. Но дело в том… – Я озираюсь в поисках нужных слов – может быть, они вырезаны на каком-нибудь дереве? Но нет. – Дело в том, что у меня очень чёткие представления о том, кто заслуживает смерти, а кто нет. Твои бедные питомцы… погоди-ка.
Фонарик замирает, и его луч высвечивает два
Я становлюсь в стандартную позу, выражающую гнев и изумление. Ну, знаете – спина сгорблена, кулаки сжаты, голова запрокинута.
– Срань господня! Ты… как ты… такой маленький… да как ты только…
Он пожимает плечами.
– Я взял хлору… флору…
– Хлороформ!
Я хватаю лопату. Судя по испуганному лицу, мальчик думает, что я сейчас ему врежу, и, признаюсь честно, у меня проскальзывает такая мысль, но я обхожу его и направляюсь туда, где лежат его мама с папой. Несколько быстрых взмахов лопатой – и я вижу, что надписи на надгробиях не врали. Гробов у них нет – сынишка просто связал родителей и заткнул им рты. Я успел вовремя. Они живы и, извиваясь и корчась, смотрят на меня, не зная, стоит ли им возблагодарить судьбу или ещё сильнее испугаться.
– Странный денёк у вас выдался, правда? Сначала вас оглушил и закопал в землю собственный сыночек, а теперь вы очнулись и смотрите на мою рожу, скрытую под маской. Чего только в мире не бывает, да?
Мальчик пытается вырвать лопату у меня из рук:
– Мистер, пожалуйста! Когда мама увидела гробик для Расти, я слышал, как она сказала папе, что больше не может это терпеть! Она хотела позвонить в органы пепеки…
– Опеки.
– …и они хотели меня увезти, и я испугался!
Мы все испугались. После того, как я всё это увидел, у меня в голове что-то заворочалось. Какая-то маленькая чёрная крупинка, твёрдая и круглая. Вот она, вот… поймал.
Это ещё что такое? Какая-то букашка? Маковое зёрнышко?
Честно признаюсь, я чувствую облегчение, когда земля над последним пристанищем Расти начинает сотрясаться. Со склонов маленького холмика скатываются комки земли. Они катятся, катятся, пока то, что скрывается в глубине, не выпускает всю свою бешеную энергию наружу.
Из могилы бьют ослепительно яркие лучи. Земля ходит ходуном. На свет высовывается огромная рука, обмотанная льняным полотном. Она продирается сквозь грязь и растопыривает пальцы, как будто впервые за тысячу лет чувствует дуновение ветра. Затем, опираясь на руку, наружу вылезает вся махина – с головой и всем остальным. Истлевшая ткань свисает клоками, но полностью скрывает омерзительное туловище, за исключением двух жёлтых глаз.
– Расти? – ахает мальчик.
– М-м-м! – мычат родители.
Им отвечает голос, гулкий, как пустынный ветер:
– Я Гомдулла, Живой Фараон! Трепещите перед моей несокрушимой мощью, смертные!
Норман Бейтс-младший прячется у меня за спиной, как будто я вдруг стал его лучшим другом. Я упираю руки в бока и, задрав голову, смотрю на вставшую в полный рост громадину.
– Живой Фараон Гомдулла? Я тебя умоляю. Во-первых, до тебя уже были Гум, Горголла и Груто! Я устал от имён на букву «Г», ясно? Во-вторых, ты же не думаешь, что я поверю, будто фараон – это твой настоящий титул? Из какой ты династии? Из Древнего царства или Нового? Молчишь? Я так и думал. И в-третьих… слушай, ты называешь это жизнью?