Дефицит
Шрифт:
— Все-таки ужасно, как ты думаешь о людях! Уверяю тебя, Сиротинин не такой, чтобы говорить о каких бы то ни было суммах. Он человек не от мира сего, — уверенно сказала Марина Семеновна.
— Ты рассуждаешь, как отец, и оба вы заблуждаетесь, потому что не представляете всей картины. Ведь не вы поступаете, не вы там отираетесь, а я поступаю, все вижу и все ловлю. У меня нервы обнажены, я каждой клеточкой ощущаю, как тянут за уши того же сынка директора комбината. У него уже две пятерки, а за душой ничего, кроме какого-то там разряда по самбо или
— Катя, пойми меня правильно, — Марина Семеновна начала нервничать. — Сиротинин вполне может тебе помочь, я с этим не спорю, отец с ним поговорил. Но профессор никогда не пойдет на взятку, тем более помогая коллеге. Ты недооцениваешь авторитет своего отца.
Катя недолго думала, сразу додумалась:
— Сиротинин не такой, пусть, я тебе верю. Но жена его — такая, и тут уж поверь мне, я ее знаю! Подобные дела она ловко обставляет без его ведома. Вот почему она просила ни слова не говорить родителям. Теперь тебе все ясно?
Да уж куда яснее. Теперь и Марина Семеновна задумалась. А Катя продолжала наседать:
— Деньги ей нужны сегодня, мамочка. Когда я ей предложила «в любое удобное для вас время», она подчеркнула: «давайте лучше сегодня». Мамочка, мне надо спешить. — Катя показала на часы.
— Ну хорошо, — сдалась мать, — сколько? — Ну а как ты думаешь?
— Рублей… триста? Четыреста?
— Девчонки говорят, две тысячи, если уж наверняка.
— Прямо так сразу уж и две тысячи! — возмутилась Марина Семеновна.
— Такая такса, мамочка, международная. Ты пойми, там не один человек, у них система, синдикат своего рода. Как же они такую мелочь, триста рублей, будут делить? И что ей самой останется? Она должна сразу же кого-то озадачить суммой, обязать, чтобы он почувствовал всю меру ответственности, как ты не понимаешь?!
— Но две тысячи! Прямо так сразу и выложить. Можно ведь потом внести, они же тебе верят. — Марина Семеновна была крайне растеряна.
— Нет, мамочка, вносят заранее, чтобы была гарантия.
— Хотя бы какую-то часть сначала?
— Нет, я хочу сразу! — воскликнула Катя. — Я все-таки дочь хирурга Малышева!
— Но такая сумма!
— Мамочка, зато я сразу буду спокойна. А ты разве нет?
Марина Семеновна не знала, что тут делать, как тут быть.
— Катя, я допускаю, если поступает круглый болван, в аттестате одни тройки, тогда и такса может быть, как ты сказала, международная. Но ведь у тебя аттестат четыре с половиной, ты уже два экзамена сдала на четверки, зачем же сразу?..
— Ну чего ты торгуешься, нашла время? — прервала ее Катерина уже на грани истерики. — Я буду идти на четверки, а на последнем экзамене мне влепят двойку, физики я как огня боюсь!
— Но две тысячи! — сокрушенно сказала Марина Семеновна. — Вынь да положь. Это же грабеж среди бела дня.
— Неужели у нас не найдется каких-то жалких двух тысяч?! — вскричала Катя вне себя.
— Как ты смеешь так говорить?! — на той же высокой ноте ответила Марина Семеновна. — Ты хоть представляешь, что это за сумма? Это годовая зарплата врача, го-до-ва-я! «Жалких». С каких это пор такая сумасшедшая сумма стала жалкой? Да ты просто отвратительна! Две тысячи не валяются на дороге, их надо заработать в поте лица, я тебе уже сказала — год врачебной работы, целый год! — Марина Семеновна стала поправлять прическу то одной рукой, то другой, пытаясь привести в порядок потревоженные мысли.
Катя, надо сказать, плакала чрезвычайно редко, но сейчас в ее глазах стояли слезы.
— Мамочка…
— У меня же не банк, в конце концов, не сберкасса, так прямо и выложу я тебе такую сумасшедшую сумму, — сказала Марина Семеновна тоном пониже.
— Займи, в конце концов, мамочка, пойди к Зиновьевым, еще к кому-нибудь, врачей полон дом. Смотри, уже сколько времени, судьба решается, а мы с тобой дискутируем.
— Я тебе дам тысячу, — решилась Марина Семеновна. — Сейчас. А остальные потом.
— Никуда я не пойду! — Катя с размаху швырнула журнал на стол, тут она уже подражала отцу. — Иди сама, неси эти жалкие крохи!
Марина Семеновна зажала уши пальцами, чтобы не слышать Катиного визга.
— Не каждый же год твоя дочь поступает в институт! Отец скоро выйдет, найдет денег, расплатимся, ну что ты в самом деле?! — Катя шагнула к матери, взяла ее за обе руки, чтобы она не вздумала и дальше затыкать уши. — Зато все будет наверняка, я стану студенткой, мамочка, разве ты против? А если только провалюсь, я не знаю, что я с собой сделаю, вот посмотришь!
Марина Семеновна тяжело вздохнула. Ох, до чего же умело гнула дочь свою линию, нагнетала доводы один другого убедительнее. Когда только научилась и где? Год назад ей дубленку оставили импортную, через полчаса отдадут другой, если Катя не принесет восемьсот рублей, и у нее уже никогда не будет такой дубленки, «мамочка, или у тебя дюжина дочерей? Я ведь у тебя одна-единственная. Если не куплю сегодня, то я не знаю, что я с собой сделаю!» Год назад были «эти жалкие восемьсот рублей», теперь уже «эти жалкие две тысячи», а что будет дальше, жалкий миллион?..
Что будет, то и будет, а сейчас она не отвяжется, да и в самом деле легче потом будет всем, у отца гипертония пойдет на убыль, тут сразу решение всех проблем. Если же провалится дочь, кого винить? Кроме родителей, некого.
Марина Семеновна пошла в спальню, прикрыла дверь перед самым Катиным носом. Катя ждала по часам ровно две минуты, следя за стрелкой, после чего постучала в дверь.
— Мамочка, скоро? Я уже и так опаздываю.
Может быть, ей там стало дурно от беседы с дочерью, и она слегла? Может быть, у нее тоже криз? Катя выждала еще тридцать секунд и взялась за ручку, но тут дверь распахнулась, вышла мать, неся в руках старую сумку из мятой кожи, вместе прошли на кухню, Марина Семеновна задернула занавеску, села за стол, раскрыла сумку и стала выкладывать пригоршнями по десятке, по двадцать пять, две-три попались по пятьдесят.