Дела и речи
Шрифт:
В 1867 году Гюго воспел итальянского национального героя в большой поэме «Ментана», явившейся откликом на битву гарибальдийцев с отрядом папских войск и французским корпусом, посланным на подмогу Пию IX. В знак дружеской признательности Гарибальди посвятил Гюго поэму на французском языке.
Виктор Гюго не остался равнодушен и к судьбе китайского народа, который подвергся в 1860 году нашествию англо-французских интервентов, огнем и мечом прокладывавших себе дорогу в Пекин. В древней столице Китая колониальные разбойники разрушили Летний дворец и разграбили уникальные произведения народного искусства. В письме к капитану Бетлеру Гюго писал: «В одном уголке земного шара существовало чудо мира: оно звалось Летним дворцом… Это чудо исчезло… Перед судом истории один из
В каком бы месте ни совершались преступления и насилия над народами, Гюго тотчас же выступал на защиту попранной справедливости. Он поднял голос против вторжения французских войск в Мексику и прославил мужественных защитников республики.
Вспыхнувшая в 1868 году революция в Испании побудила Гюго обратиться с посланием к испанскому народу. В этом послании он резко осудил феодально-монархический режим и призывал к провозглашению республики.
Гюго страстно изобличал правительства великих держав, спокойно взиравших на турецкие зверства в Болгарии и на острове Крит. Такой нейтралитет, несовместимый с элементарной человечностью, только поощрял янычар турецкого султана устраивать кровавые оргии в захваченных странах.
В обращении к восставшим острова Крит (17 февраля 1867 года) Гюго говорил: «Почему Крит восстал? Потому, что господь создал его прекраснейшей страной мира, а турки превратили его в несчастнейшую страну; потому, что на Крите все есть в изобилии и нет торговли, есть города и нет дорог, есть села и нет даже тропинок, есть гавани и нет причалов, есть реки и нет мостов, есть дети и нет школ, есть права и нет закона, есть солнце и нет света. При турках там царит ночь.
Крит восстал потому, что Крит — это Греция, а не Турция, потому, что иго чужеземца непереносимо, потому, что угнетатель, если он того же племени, что и угнетаемый, — омерзителен, а если он пришелец, — ужасен; потому, что победитель, ломаным языком провозглашающий варварство в стране Этиарха и Миноса, — невозможен; потому, что и ты, Франция, восстала бы!
Крит восстал — и это прекрасно!»
В 1870 году престарелый Гюго с юношеским пылом встает на защиту патриотов острова Кубы, восставших против испанского владычества. Он произносит глубоко знаменательные слова, актуально звучащие и сегодня: «Ни одна нация не имеет права наложить руку на другую нацию. Испания не властна над Кубой, так же как Англия не властна над Гибралтаром. Ни один народ не может владеть другим народом, так же как ни один человек не может владеть другим человеком… Повсюду льется кровь народов, и вампиры присосались к трупам. К трупам? Нет, я отвергаю это слово. Я уже говорил: народы истекают кровью, но не умирают».
Гюго был непримиримым противником бонапартистского режима и не шел в этом отношении ни на какие компромиссы с совестью. Вторая империя пыталась преодолеть переживаемый ею кризис либеральными реформами и подачками. Так, в 1859 году был издан декрет о безоговорочной амнистии за политические преступления. Многие эмигранты воспользовались возможностью вернуться на родину, но В. Гюго гневно отверг амнистию, дарованную преступником. Написанную по поводу этой амнистии декларацию Гюго заканчивал словами: «Когда вернется свобода, вернусь и я». Он был твердо убежден, что Вторая империя недолговечна, что ее ждет неминуемая гибель.
Предсказания Гюго оправдались.
Вслед за разгромом французских войск под Седаном в Париже вспыхнула революция, и 4 сентября 1870 года во Франции была провозглашена республика. На следующий же день, 5 сентября, Гюго вернулся на родину.
Жители Парижа восторженно приветствовали писателя. В эти исторические дни Гюго обращается к своим соотечественникам с патриотическими прокламациями, в которых призывает народ к защите Франции и ее столицы от бисмарковской Пруссии.
Так, в пламенном воззвании «К французам» Гюго писал: «Народ! Тебя загнали в подземелье. Выпрямись
Вместе с героическим народом Парижа Гюго мужественно переносил все тяготы пятимесячной осады, не уставая призывать к сопротивлению и борьбе. Можно смело оказать, что никогда популярность Гюго в народе не была так велика, как в эти месяцы. Писатель решительно выступил против предательского мирного договора, подписанного реакционным правительством национальной измены с Германией. «Я не стану голосовать за этот мир — говорил он в Национальном собрании, — ибо бесчестный мир — это ужасный мир. И все же в моих глазах он, пожалуй, имеет одно достоинство: такой мир означал бы прекращение войны, пусть, но вместе с тем он породил бы ненависть. Ненависть к кому? К народам? Нет! К королям! Пусть короли пожинают то, что они посеяли. Что ж, государи, действуйте! Кромсайте, режьте, рубите, грабьте, захватывайте, расчленяйте… Мщение зреет; чем больше угнетение, тем сильнее будет взрыв. Все, что потеряет Франция, выиграет Революция».
Гюго энергично возражал против бегства Национального собрания из столицы и настаивал на его возвращении в Париж, население которого проявило такое мужество и самопожертвование во время войны. Убедившись в том, что абсолютное большинство Национального собрания состоит из реакционеров-монархистов, предающих и позорящих родину, он отказался от своего мандата и уехал в Париж. Там он был и в день 18 марта 1871 года, когда совершилось восстание рабочих, приведшее к провозглашению Парижской Коммуны. Однако семейные обстоятельства, связанные со смертью сына, заставили его 21 марта выехать в Брюссель, где он и провел те два месяца, в течение которых шла героическая борьба коммунаров против объединенных сил французской и международной контрреволюции, закончившаяся разгромом славной Коммуны и расправой с восставшим народом.
Нельзя не отметить, что Гюго не смог подняться до понимания глубокой исторической справедливости Парижской Коммуны. Его мелкобуржуазная ограниченность, его страх перед покушением на частную собственность сказались в это время с наибольшей полнотой. Как явствует из напечатанного в настоящем томе письма Мерису и Вакери от 28 апреля 1871 года и некоторых статей, отношение В. Гюго к Коммуне было противоречивым. С одной стороны, он признает бесспорные права населения Парижа на самоуправление, признает также, что восстание парижских рабочих 18 марта было справедливым ответом на провокационную антинародную политику Национального собрания и правительства Тьера. И вместе с тем он совершенно игнорирует важнейшие социально-экономические преобразования, осуществленные Коммуной, и часто судит о ее деятельности по лживым пропагандистским утверждениям ее врагов и по второстепенным актам, не имевшим принципиального значения. Так, особое возмущение Гюго вызывает решение Коммуны о снятии Вандомской колонны, хотя сам Гюго неоднократно выступал против милитаризма и агрессивных войн, символом которых эта колонна являлась. Ориентируясь на реакционную печать, Гюго изображает изданный Коммуной декрет о заложниках как признак свирепости и жестокости коммунаров, тогда как в действительности этот декрет был лишь вынужденным ответом на жестокие репрессии версальцев. Общеизвестно, что одной из важнейших причин гибели Коммуны была ее чрезмерная гуманность и снисходительность по отношению к злейшим врагам народа, которые впоследствии отплатили коммунарам за эту гуманность невиданным в истории разгулом белого террора.