Дела и речи
Шрифт:
Никогда Франция не была величественнее, чем в наши дни. За границей знают это, а вы — я отмечаю это с грустью, и ваш смех служит подтверждением моим словам, — вы этого не видите!
Французский народ ныне достиг зрелости, а вы выбрали как раз это время, чтобы обвинять его в сумасбродствах. Вы отрицаете весь наш век целиком: его промышленность кажется вам чересчур материалистичной, его философия — безнравственной, его литература — анархичной… (Иронический смех справа, возгласы: «Да! Да!»)Вот видите, вы подтверждаете мои слова. Его литература кажется вам анархичной, его наука — нечестивой. А его демократию вы называете демагогией. (Возгласы справа: «Да! Да!»)
В своей заносчивости вы заявляете, что наше время — дурное время и что вы, собственно говоря,
Вы — люди другого века, вы не принадлежите к этому миру, вы — мертвецы! Пусть будет так! Я не возражаю! (Смех и возгласы: «Браво!»)Но если вы мертвецы, не возвращайтесь, оставьте в покое живых. (Общий смех.)
Г-н де Тенги (обращаясь к оратору).Вы полагаете, что мы мертвецы, господин виконт?
Председатель.Вы воскресли, господин де Тенги?
Г-н де Тенги.Я воскрешаю виконта.
Виктор Гюго (скрестив руки и оборачиваясь к правому крылу).Как! Вы хотите восстать из мертвых! (Снова веселое оживление в зале и возгласы «Браво!»)
Как! Вы хотите начать все сызнова! Как! Вам еще мало опасных экспериментов, которые губят королей и принцев — и слабых, как Людовик XVI, и сильных и ловких, как Луи-Филипп; вам еще мало этих достойных сожаления экспериментов, которые губят царственные семьи, августейших жен, высокочтимых вдов, невинных детей! Вам нужно, чтобы их было побольше! (Сильное волнение в зале.)
Неужели в вас нет жалости и вы утратили память о прошлом? Господа роялисты, мы просим вас смилостивиться над несчастными королевскими семьями!
Как, вы хотите вернуться к той закономерной цепи событий, все звенья которой заранее известны и предопределены как неизбежные этапы развития! Вы хотите снова пустить в ход чудовищный механизм судьбы? (Движение в зале.)Вы хотите снова повторить страшный круговорот событий, все тот же круговорот, вместе со всеми его рифами, бурями и катастрофами? Сначала — фальшивое примирение народа с королем, реставрация, открытие ворот Тюильри, иллюминации и фанфары, торжественные речи, коронования и празднества! Затем — грубый нажим трона на парламент, силы на законность, королевской власти на нацию, борьба в палатах, сопротивление печати, недовольство общественного мнения, судебные процессы, на которых слишком подчеркнутое и неуклюжее рвение угодливых судей пасует перед энергичным натиском писателей (бурные аплодисменты слева);далее, нарушения конституционных норм при соучастии парламентского большинства (возгласы: «Превосходно!»),законы об ограничениях, чрезвычайные меры, полицейские притеснения, с одной стороны, тайные общества и заговоры — с другой; и, наконец… о боже, неужели площадь, которую вы ежедневно пересекаете, направляясь в этот дворец, ничего не говорит вам? (Выкрики. Возгласы: «К порядку! К порядку!»)Топните ногой о мостовую, находящуюся в двух шагах от злополучного дворца Тюильри, к которому вы и теперь еще стремитесь, топните ногой об эту роковую мостовую — и вам явятся на выбор либо эшафот, увлекающий старую монархию в могилу, либо наемная карета, увозящая новых королей в изгнание. (Продолжительные аплодисменты слева. Ропот. Восклицания.)
Председатель.Кому вы угрожаете? Что это за угрозы? Прекратите это!
Виктор Гюго.Это предупреждение.
Председатель.Это предупреждение пахнет кровью; вы переходите все границы и забываете вопрос о пересмотре конституции. Это уже не речь, а диатриба.
Виктор Гюго.Как! Мне даже запрещают ссылаться на историю!
Голос слева (обращаясь к председателю).Стоит вопрос о конституции и о судьбе республики, а вы не даете говорить!
Председатель.Вы убиваете живых и вызываете с того света мертвецов; это уже нельзя назвать обсуждением вопроса. (Долго не прекращающиеся крики. Одобрительный смех справа.)
Виктор Гюго.Как, господа, после того как я в весьма уважительной форме пытался пробудить в вас воспоминания о прошлом, после всего того, что я сказал об августейших женах, высокочтимых вдовах и невинных детях, после того как я воззвал к вашей памяти, мне не будет позволено в этих стенах, многое слышавших за последние дни, привлекать факты из истории, не для того, чтобы угрожать — заметьте себе это хорошенько, — а для того, чтобы предостерегать? Мне не будет позволено сказать, что реставрации начинаются триумфально, а кончаются трагически? Мне не будет позволено сказать, что реставрации начинаются с самообольщения и кончаются тем, что называют катастрофой; следовательно, мне нельзя будет также заметить, что если вы топнете ногой о роковую мостовую, в двух шагах от вас, в двух шагах от злополучного дворца Тюильри, к которому вы и теперь еще стремитесь, то вам явятся — на выбор — либо эшафот, увлекающий старую монархию в могилу, либо наемная карета, увозящая новых королей в изгнание! (Ропот справа. Возгласы «Браво! Браво!» слева.)Мне не будет позволено сказать все это! И это называют свободной дискуссией!
Г-н Эмиль де Жирарден.Свободной она была вчера!
Виктор Гюго.Я протестую! Вы хотите заглушить мой голос, но его все равно услышат. (Протесты справа.)Его услышат! Некоторые ловкие люди, находящиеся среди вас, а такие есть, я охотно это признаю…
Голос справа.Вы очень любезны!
Виктор Гюго.Некоторые ловкие люди, находящиеся среди вас в настоящий момент, считают себя сильными, потому что они опираются на коалицию перепуганных собственников. Странная точка опоры — страх! Но для злых умыслов и она годится. Вот что, господа, мне хочется сказать этим ловким людям: что бы вы ни стали делать, встревоженные собственники скоро успокоятся. Но по мере того как будет восстанавливаться доверие к республике, будет утрачиваться доверие к вам. Да, скоро собственникам станет ясно, что ныне, в девятнадцатом веке, после казни Людовика XVI…
Г-н де Монтебелло.Опять…
Виктор Гюго.После крушения Наполеона, изгнания Карла X, падения Луи-Филиппа, одним словом — после французской революции, то есть после полного, коренного, величайшего обновления и изменения принципов, верований, мнений, фактического положения вещей и соотношения сил, единственной надежной основой является республика, тогда как монархия является авантюрой. (Аплодисменты.)
Но достопочтенный господин Беррье вчера говорил вам: «Франция никогда не приспособится к демократии».
Голос справа.Он этого не говорил.
Другой голос справа.Он сказал это о республике.
Г-н де Монтебелло.Это другое дело.
Г-н Матье Бурдон.Это совсем не то же самое.
Виктор Гюго.Для меня это все равно! Я принимаю вашу версию. Господин Беррье заявил нам: «Франция никогда не приспособится к республиканскому образу правления».
Господа! В течение тридцати семи лет с того времени, когда Людовиком XVIII была дарована хартия, — это подтверждают все современники, — сторонников «чистой» монархии, тех самых, которые называли Людовика XVIII революционером, а Шатобриана якобинцем (веселое оживление в зале),приводила в ужас конституционная монархия, точь-в-точь как сейчас сторонников конституционной монархии приводит в ужас республика. Тогда говорили: «Это годится для Англии», точно так же, как господин Беррье говорит сегодня: «Это годится для Америки!» (Возгласы: «Превосходно! Превосходно!»)
Тогда говорили: «Свобода печати, открытые прения, выступления оппозиционных ораторов и журналистов, все это — беспорядок! Франция никогда не примирится с этим». Ну так вот: она примирилась с этим устройством.
Г-н де Тенги.И ее дела пришли в полное расстройство.
Виктор Гюго.Франция приспособилась к парламентскому режиму, и так же она приспособится к режиму демократическому! Это — еще один шаг вперед, вот и все. (Движение в зале.)