Дела и ужасы Жени Осинкиной
Шрифт:
— Ох, уж не серчайте, что с пустым-то вам навстречу!..
Том, всегда проявлявший интерес, как было уже отмечено, к языку, принял во внимание необычное для городских жителей, но чем-то очень симпатичное ударение на первом слоге — «с пустым».
— Ничего, мамаша, мы не пугливые, — отозвался Леша. — Доброе утро!
— Доброго утречка вам! — и старушка торопливо закланялась в пояс.
Саня и Леша вышли из машины к ней навстречу. А бывший сержант одного из четырех полков 103-й десантной дивизии 40-й армии — того самого, в котором полтора года провоевали в Афганистане
— Что, мамаша, не спится? — спросил Леша.
— А я позжее четырех никогда не встаю, — хвастливо ответствовала старушка. — Кто рано встает, тому Бог подает.
— Как вы поживаете-то тут, мамаша? — осторожно начал расспросы Саня. Леша в это время взглядом разведчика озирал местность.
А Женя и Том молча во все глаза смотрели в окно машины, не решаясь покинуть ее без приказа. Мячик же продолжал сладко спать, уткнувшись носом в щель между спинкой сиденья и правой дверцей.
— Хорошо поживаю, сыночки, лучше и взыскивать не надо!
— А что хорошего-то? — еще более осторожно, чтобы не спугнуть ценного информанта, продолжил Саня.
— А все! Все-все у нас хорошо! А все Леонид наш Ильич, дай Бог ему ждоровья! — умильно прошамкала она, и Саню, побывавшего в разных переделках и неспособного, кажется, ничем смутиться, прошиб холодный пот.
— Кому, мать, здоровья? — весело осведомился Леша, оказавшийся более прочным на излом.
— Дак Брежневу, родному нашему, кому же ишшо? Девяносто шесть годков отметили! — похвасталась она. — Живем при нем как у Христа за пазушкой, — надо бы лучше, да некуда!..
Саня повернулся к заднему окну машины.
— Жень, водичка есть там у тебя?.. — охрипшим голосом спросил он.
Женя испуганно протянула ему бутылку. Она не все понимала, но чувствовала, что происходит что-то странное. Брежнев — это имя явно было из истории, вроде одного из первых русских авиаторов Уточкина.
Саня, булькая, выхлебал полбутылки и обратился к бабусе почти свежим голосом:
— Какой же Брежнев, мамаша, — он ведь умер давно?..
— Что ты, что ты, сынок, окстись! — старушка перекрестила Саню широким крестом. — Что ж ты, газет, что ли, не читаешь? А может, ты, сынок, из заключения? Там, говорят, ничего не сообщают, что на воле-то деется…
— Нет, мать, — продолжая веселиться, ответил за него Леша. — Он с воли.
— Ну дак знать должон. Это ж все вороги наши придумали.
— Так похороны-то по телевизору показывали. Я сам видел. Еще гроб-то не удержали, стукнули одним углом!..
— Дак это ж не его, — старушка взмахнула на них обеими руками, как на несмышленышей, болтающих невесть что, — подмененного хоронили! Дерьмократы ж придумали!
— Чего-чего? — тут и Леша стал потихоньку терять равновесие.
— Ну враги-то народа! Что ж вы, неученые, что ли? Сталин-то истреблял их, истреблял, да не всех успел — самого его, родимого нашего, супостаты
Старушка явно входила во вкус, напоминая уже сказительницу. Такую привозили однажды в Лешину школу. В темном сарафане и подпояске, она, подпершись рукой, так здорово рассказывала сказки, что ей кричали: «Еще! Еще!» — и никак не хотели отпускать.
— Секретарь-то поселкома все нам рассказал. Да и в газетах описывают как есть, вы ж жнать должны, — опять упрекнула собеседница.
— Да у нас газеты, наверно, другие. Расскажите нам, мамаша, — попросил Леша.
— Каки-таки другие? У нас газеты одни — совецкие! По всему Совецкому Союзу одно пишут! Одна газета — «Правда»! Рази кому позволят свою неправду писать? За это ж посодют сразу! Сра-азу! — с видимым удовольствием протянула старушка.
— Ну, расскажи, мать, про Брежнева-то! — подключился Саня.
— Чего с ним дерьмократы-то ваши сделали? — весело подхватил Леша.
— Каки-таки — «наши»? Таки ж наши, как ваши!.. Вот подхватили они яво, голубчика, под белы рученьки…
— У-у-у, — завыл Саня, давясь. Он живо представил себе белы рученьки генерального секретаря компартии.
— …и запрятали от народа. И объявили народу, что — умер, мол. А вместо яво в гроб уложили настояшшего покойника…
— А как же, мамаша, политбюро-то промолчало? И на мавзолее стояли, и гроб несли под стену…
— Дык не знали! А кто знал — того подкупили!
— А кто подкупал-то?
— Дык дерьмократы, говорено ж вам!
— Кого подкупили — политбюро?
Старушка несколько опешила. Верховный орган партии, под которой прошла жизнь, подкупленным в ее сознание как-то не вписывался.
— Ково надо было, того и подкупили! — сказала она сварливо.
— А потом-то что было?
— Потом, — снова сладко заулыбалась говорливая собеседница, — потом сумел Леонид Ильич выйтить из свово полона, дерьмократов всех разогнал, Горбачева, — ну, кто задумал-то все это! — под расстрел подвел… И снова власть взял — на благо, значит, народа.
Стало понятно, что Андропов и Черненко, каждый понемножку поцарствовавшие в промежутке между Брежневым и Горбачевым, выпали в осадок старушкиного курса новейшей истории России.
— И не жалко было? — спросил Леша, давно вошедший во вкус разговора.
— Кого?
— Да Горбачева-то. У него ж жена была любимая, дочка, внучки… А расстреливают-то когда — это ж, мать, живой человек превращается в холодный труп. И учти — насовсем. Это тебе не на учениях.
— Его жалеть? Супостата окаянного? Да я б его, кабы силы, своими руками разорвала!
— А Ельцина — тоже? — весело спросил Леша.
— Какого еще Ельцина?
Прояснилось, что старушкины часы встали до 1990–1991 годов. Это уже становилось интересным.
— А за что ты, мать, разорвать-то его хотела? — поинтересовался Саня.
— Дак все у нас отнять вздумал было!
— Что — все-то?
— Да все! Фабрики, заводы… И энти… недра!
— Мать, — не выдержал Леша, пока теперь уже Саня крутил головой и хохотал, — а у тебя что было-то?
— Чего? — не поняла старушка.