Делл
Шрифт:
Лучше бы не притворялся, не играл, не раздаривал вежливые жесты на публике, а во всеуслышание заявил: «Господа, вы все знаете, что эта дура прилепилась ко мне насильно, поэтому давайте просто представим, что ее здесь нет. Она не заслужила ни вежливых бесед, ни потраченного времени…»
Мир вновь пошатнулся.
Теплые пальцы сжали мои.
– Меган?
Беспокойство усилилось.
– Не надо, Дэлл… все в порядке. Мне просто… побыть на свежем воздухе, я сама найду, не провожай.
И я кинулась туда, где за широкими портьерами
Лучшая часть города, роскошный особняк – элегантный, изысканный, многомиллионный. Веселая компания… хорошие, наверное, люди. Красивые, утонченные женщины, статные представительные мужчины. Едят, пьют, празднуют, общаются.
Вот только не войти мне в этот круг. Да и Бог с ним, и не надо…
Тело дрожало от холода. Отсюда, с холма, на котором расположился дом, открывался удивительно чудесный вид на Нордейл: мерцали вдали огоньки, раскинулись сетью дороги, ласкал далекий город, пахнущий близкой весной ветер. Казалось, пространство здесь застыло, замерло, а время перестало течь.
Отдалились журчащие за балконной дверью голоса, осталось лишь поскрипывание веток, да подтаявший снег, что всю зиму укрывал этот холм и согревал землю. А над далекими городскими очертаниями высыпали мерцающей россыпью далекие звезды, и темное небо приобрело удивительную, непостижимую глубину.
Горько. Отчего же так горько?
Ответь мне, Вселенная, почему я везде чужая? За что? Неужели в этом мире нет такого места, где мне было бы тепло? Не надо многого, не надо богатства, не надо денег, но пусть где-нибудь найдется место и для меня. Слышишь? Крохотный уголок, где я буду «своей».
Тяжесть с души не уходила. Я с грустью взглянула на молчаливое небо.
Я много прошу, да? Я все время о чем-то прошу, ты прости меня за это…
Почему же все время так стыдно?... За собственную слабость, за просьбы, за мысли, за себя. Всю жизнь стыдно. Кто-то умеет быть сильным, а кто-то, наверное, не умеет.
Чужие вещи, чужая жизнь, чужая компания. Нечестно присвоенное кольцо на пальце.
Захотелось разрыдаться. И к черту тушь, к черту потеки, к черту их всех… почему мне вообще должно быть дело до тех, кто остался за спиной, в теплых комнатах?
Полноценно разрыдаться я не успела, успела только всхлипнуть, а потом быстро утереть скатившуюся слезинку со щеки кулаком - на балкон кто-то вышел.
Я обернулась - девушка. Русоволосая, с большими красивыми глазами, в идеально сидящем по фигуре костюме, на высоких каблуках. До того я видела ее лишь издали, вероятно, хозяйка дома. Подошла, остановилась рядом, протянула руку.
Я протянула свою. Она пожала ее – теплая ладонь, ласковое, странно успокаивающее прикосновение.
– Бернарда.
– Меган.
На ее пальце я заметила кольцо со странным вращающимся символом в центре – эдакая видоизменяющаяся спираль бесконечности. Завораживающе-красиво. Значит, это действительно она, избранница самого Начальника, которого я так и не успела увидеть. Слишком быстро убежала прочь…
Не
Мне не хотелось пустословия. Бернарде, видимо, тоже. И потому мы молчали, глядя на далекий ночной город, слушали звон бокалов, чей-то громкий бас, вещающий бесконечные тосты, и смотрели на звезды. Вместе. Странно, но именно вместе.
Когда я осознала этот факт молчаливого единения, то бросила короткий осторожный взгляд на стоящую рядом девушку – откуда возникло это неосязаемое щемящее чувство? Невидимой поддержки, дружбы, ласкового касания? Неужели тишина на двоих может быть такой уютной? И почему тоска, до этого грызшая душу, вдруг притупилась, отступила, оставила после себя лишь отголосок прошлой боли?
Странно все это. Странно. Но думать не хотелось. Хотелось просто молчать, вдыхать наполненный свежестью ночной воздух, ощущать щекочущие лоб волосы, слушать звуки застывшего пространства. Особняк и все происходящее в нем отступило на задний план, остался лишь тихий вечер, балкон, стоящая рядом Бернарда и звездное небо над головой.
Когда мир успел видоизмениться? Почему вдруг стал добрым и почти родным. Откуда взялось ощущение игривого любящего щенка, лижущего твою щеку теплым языком – щекотно и хочется смеяться… Как нежно, тихо и хорошо. Как здорово и как просто, оказывается, жить…
– Видишь, ты не чужая, – вдруг раздался мягкий голос со стороны. – В этом мире невозможно быть чужим. Ты ведь чувствуешь… Ты это знаешь.
И я заплакала. Вот так просто, хватило двух слов.
Слезы сами потекли по щекам, а я не стала их сдерживать. Смотрела вдаль, сквозь ветерок, сквозь воздух.
– Мир любит тебя… Очень любит.
Голос что-то будил, тревожил и успокаивал одновременно, касался глубокого и сокровенного, проникал сквозь давние заслоны.
Уходи грусть, уходи тяжесть; грудь начало сводить судорогой. Плачь, девочка, плачь…
– …и он всегда отзывается. Ты только погладь, только протяни руку… всегда отзовется. Здесь не бывает чужих.
Хотелось рыдать в голос. Что-то тяжелое и темное выворачивалось наизнанку и уходило. Словно вросший в землю корнями растений камень медленно отсоединялся от поверхности, чтобы скатиться вниз, чтобы избавить душу от опухоли.
– Любовь вокруг тебя, Меган. И любовь в тебе. Она всегда поможет тебе в трудные моменты. Ты все сможешь.
И я зарыдала. В первый раз легко и свободно зарыдала. Позволила себе, что-то отпустила. Вот так, оказывается, бывает: незнакомый человек выходит на балкон и находит нужные слова. И ты веришь ему, просто веришь. Я плакала и плакала, и вместе со слезами уходило накопленное горе, невысказанные слова, обиды, тяжесть. Бернарда будто прощала меня, а вместе с ней я прощала себя. Прощала за слабость, за ошибки, за неумение сделать правильно, за скопившуюся тоску и усталость, за все, что когда-то было сделано не так.