Дело Аляски Сандерс
Шрифт:
Декабрь 2008 года
Дело Гарри Квеберта было завершено несколько месяцев назад, и общались мы редко, от случая к случаю. Но нерегулярность контактов – как всегда бывает с глубокими чувствами – нисколько не затронула оснований нашей дружбы. Я осознал это однажды утром, во время той праздничной передышки, когда время словно останавливается. Мне пришла по почте маленькая посылка от Хелен Гэхаловуд – местные нью-гэмпширские деликатесы и открытка с поздравлениями. На открытке был потрясающе правдивый портрет
С Новым годом, дорогой наш Маркус, ты лучшее, что случилось с нами в 2008 году.
А пониже, рукой Перри:
Я под этим не подписываюсь! Но все равно с Новым годом, писатель!
Эти знаки внимания перевернули мне душу, заставили осознать собственные чувства к семейству Гэхаловудов. Мне захотелось немедленно ответить взаимностью, и я принялся печь для них пирог. Соорудил единственный десерт, какой умел готовить, – банановый пирог, его всегда пекла в эти дни тетя Анита. Получался он только из очень спелых бананов. Через час, когда пирог был готов, я прыгнул в машину и за четыре часа добрался до Конкорда, штат Нью-Гэмпшир. Под вечер я позвонил в дверь дома Гэхаловудов. В руках у меня был пирог и какие-то безделушки, захваченные в придорожном торговом центре. Засиживаться я не собирался: весь этот путь в обнимку с жалким пирогом был всего лишь моим ответом на их слова: “И вы, вы тоже лучшее, что случилось со мной в 2008 году”. Друга нельзя встретить, он объявляется сам. Так случилось и с ними. Это были настоящие друзья, таких у меня не было – вернее, больше не было со времен моей “славы”. Кроме Гарри Квеберта.
Помню улыбку Хелен, когда она открыла дверь и увидела меня с моим смешным подарком. На миг она застыла в изумлении, потом бросилась мне на шею.
– Маркус! Маркус, ты откуда? – Обернувшись в дом: – Перри, иди сюда, это Маркус! – Снова поворачиваясь ко мне: – Холод собачий, заходи.
– Не хочу вам мешать, – сказал я. – Я тут проездом.
– Ну-ну, зайди хоть на минутку.
Я послушно переступил порог дома. Внутри царила веселая суматоха: Гэхаловуды играли в какую-то настольную игру. Подошел Перри и в виде приветствия чуть не раздавил мою руку в своей.
– Писатель, вот так сюрприз! Что вас привело в наши края?
– Ничего особенного, просто заехал отдать пирог, который для вас испек. Сейчас сваливаю. Спасибо за посылку. И особенно за открытку. Я страшно тронут. Держите, сержант, это вам.
Я протянул ему один из купленных мною четырех пакетиков. Перри открыл его и с отвращением взглянул на новый галстук:
– До чего же страшен.
– Все как вы любите, сержант.
Он поблагодарил меня и вдруг насупился: опытная гончая подняла зайца, которого я только что подкинул.
– Минуточку, писатель! Вы сказали “сваливаю”? Вы что же, хотите сказать, что едете назад в Нью-Йорк?
– Ну да, – ответил я, как будто это само собой
– Дьявол вас раздери, Гольдман! То есть вы мне тут рассказываете, что ехали четыре часа, чтобы отдать нам подгорелый пирог, а теперь собираетесь катить обратно?
Я не нашелся что ответить, лишь кивнул и уточнил:
– Он только кажется подгорелым, он так и должен выглядеть. В середке он нежный, вот увидите.
Перри воздел очи горе:
– Писатель, по-моему, вы окончательно спятили. Ну-ка, давайте сюда свою куртку и не забудьте разуться, сейчас мне тут снегом везде натопчете! Гоголь-моголь любите? Только что приготовил, обалденный.
– От гоголь-моголя никогда не откажусь, – улыбнулся я.
Я просидел у Гэхаловудов до самого вечера. Играл с ними в “Тривиал Персьют”, “Монополию” и “Скрэббл”, потягивал из чашки гоголь-моголь, который Перри щедро доливал своим самогоном. Остался ужинать. Когда пришло время ехать домой, Хелен и Перри забеспокоились, как же я буду в такой час возвращаться в Нью-Йорк.
– Поеду в мотель, видел тут один на обочине, – успокаивал их я.
– Мотель у меня в подвале, – решительно заявил Перри.
Он отвел меня туда, разложил диван-кровать, занимавший чуть ли не всю тесную комнатушку, открыл шкаф и показал, где постельное белье.
– Если Хелен спросит, так я вам постелил. А то она опять разворчится, что я не умею принимать друзей. Спокойной ночи, писатель.
– Спокойной ночи, сержант. И спасибо. Спасибо за все.
В ответ он только фыркнул, как бизон, что на его сварливом языке должно было означать “не за что”. Так в мою жизнь вошли самые дорогие друзья.
В тот апрельский день 2010 года, стоя перед домом Гэхаловудов, я перебирал в памяти эти счастливые воспоминания. Перри встретил меня не слишком радушно. Открыв дверь, он чертыхнулся:
– Чтоб вам провалиться, писатель, вы зачем приперлись? Сказано вам было – к шести!
– Пришел помогать.
– Никто в вашей помощи не нуждается!
Из-за спины мужа появилась Хелен с ее всегдашней солнечной улыбкой:
– Маркус, как я рада тебя видеть!
Она отодвинула супруга и обняла меня.
– Я раньше времени, но я вам подсоблю, – объяснил я, протягивая ей цветы.
– Маркус, ты прелесть.
Она понюхала букет и препроводила меня на кухню. Перри замыкал шествие.
– А ваша жена говорит, что я прелесть, – ехидно заметил я, обернувшись к нему.
– Ох, писатель, заткнитесь!
– Нет, сержант, вы мне объясните, как так вышло, что эта невероятная женщина вышла замуж за такого, как вы?
– Сами подумайте.
– Из жалости, наверно.
– Ну-ну.
– Держите, сержант, вино – это вам. По-моему, вы такое любите.
– Спасибо, писатель.
Хелен и Перри собирались устроить вечеринку с фахитас, Лиза его обожала. Ждали человек двадцать, и я на кухне прилежно резал курицу, перцы, сыр и давил спелые авокадо для соуса гуакамоле. Вышло два полных подноса, и мы с Перри более или менее удачно их украсили.
Хелен, улучив минуту, спросила, как моя амурная жизнь:
– Что, Маркус, по-прежнему ходишь холостяком?
– Подружку себе завел, – сообщил Перри.
– Да ну? – удивилась Хелен, напустив на себя обиженный вид: почему это я ей не сказал. – Давай рассказывай, Маркус.