Дело для трёх детективов
Шрифт:
И затем, даже если предположить, что это возможно, кто из домашних мог это сделать? Я уже объяснял, что прежде, чем мы начали ломать дверь, Норрис уже был с нами, а Столл, Стрикленд и Феллоус, — все они оказалось там в течение нескольких секунд — слишком немногих для того, чтобы кто-либо из них мог поднялись по канату, влезть в верхние окна и спуститься по лестнице вниз к нам. В качестве возможных канатолазов оставались только викарий, повариха и горничная. Можно было спокойно снять подозрения с двух женщин, едва ли способных совершить подобный подвиг. Что касается викария, у нас было заявление Столла, что он впустил Райдера спустя некоторое время после преступления. Но ещё более решающим был тот факт, что, если бы он убил Мэри Терстон и сбежал, поднявшись по канату, то он должен
Нет, в целом я был склонен отмести всю эту теорию с канатами. Я высоко оцениваю человеческое проворство, но не верю в такую быстроту действий, которая потребовалась бы в этом случае.
Оставались ещё несколько менее очевидных возможностей или полувозможностей, которые, как я помнил, часто превращались в успешные теории в других делах об убийстве за запертыми дверями, и в этом случае в некотором роде подозреваемыми были все. В моих рассуждениях до этого момента я проигнорировал все вопросы психологии, и не позволял сбить себя с толку конкретным характером людей. В глубине сердца я, например, не мог подозревать в убийстве Феллоуса или викария, но включил их в число подозреваемых, раз факты пока позволяли каждому из них оказаться виновным. И теперь, когда я перешёл к рассмотрению более диких предположений с загадками времени в противоположность загадкам места, я не исключал никого.
Например, я не мог поверить, что Уильямс или Терстон могли оказаться преступниками, поскольку я всё время был с ними с момента, когда Мэри Терстон покинула комнату, и до криков, и я не терял их из виду даже после этого и до обнаружения трупа. И здесь сразу возникла изощрённая теория, правда несколько противоречащая неопровержимым фактам. Потому что, если бы я лично не видел эту ужасную фигуру на кровати в момент разрушения двери и если бы в комнате на было никакого света, то было бы возможно — хотя это было бы, пожалуй, слишком, — что сам Терстон вошёл в комнату впереди нас и убил её в нашем присутствии без какого-либо подозрения с нашей стороны. Он, возможно, устроил в комнате нечто, что вызвало у женщины сильный испуг, сопровождаемый криками, и этим обеспечил себе алиби. Я очень гордился этой идеей и серьёзно подумывал, чтобы использовать её в качестве сюжета для детективного романа. Но в данном случае факты свидетельствовали против. Свет в комнате, хотя и не был сильным, был достаточным, чтобы я смог увидеть кровать, как только проломил верхнюю филёнку, и вполне достаточен, чтобы я и Уильямс могли видеть каждое движение Терстона, когда тот первым вошёл в комнату. Он просто подошёл к жене, положил ей руку на сердце и сказал нам, что она мертва.
Хотя я и нашёл свою теорию довольно изобретательной, но немного стыдился, помещая в неё Терстона, однако затем я понял, что настоящий следователь должен считать подозреваемыми всех. Например, возьмём Уильямса. Была ли хоть какая-нибудь возможность, чтобы Уильямс мог стать участником преступления? Был ли возможен хоть какой-нибудь трюк со временем или местом, — а я узнал о множестве подобных фокусов при изучении криминальных дел, которые рассматривались публично, — который мог связать с убийством доктора Тейта или даже полицейского сержанта? Или горничную? Или повариху? Я не мог отбросить ни одного из них, как заведомо невиновного. Если я и ничему не научился у этих трёх великих людей, сидящих рядом со мной, то хорошо усвоил, что в конечном счёте они выберут того человека, которого я даже не подозревал. Таким образом, я следовал простому плану и подозревал всех. И я настроился ничему не удивляться.
Но оставался невыносимый факт, что, независимо от подозрений, я не мог найти подходящего мотива, связывающего любого в этом доме с убийством Мэри Терстон, и мои подозрения, в конечном счёте, сводились к робким и несколько недостойным попыткам считать, что те, которых я недолюбливал, — такие как Норрис
И всё же, кто-то это сделал! Это не было самоубийством. Женщина не кричит три раза перед тем, как перерезать себе горло так глубоко, как, по словам доктора, мог сделать только очень сильный человек. И этого неизвестного необходимо выявить. Это также было бесспорным. Я никогда не знал случая, чтобы любой из этих трёх сыщиков оставил загадку неразгаданной, уже не говоря о том, что в данном случае действуют все трое. И если обнаруженные улики дали им уже так много, что лорд Плимсолл спокойно листает книгу, месье Пико умиротворённо смотрит на огонь, а отец Смит обсуждает средневековое искусство, тогда, конечно, мне было, чему у них поучиться!
Канаты, татуировка, отмеченные рекламные объявления, нюхательный табак, факт, что викарий назвал что-то там раковиной, драгоценности в комнате Стрикленда. «Почему, — спросил я себя, — они так много значат для людей с большими мозгами, и так мало для меня?» «А потому, — ответил я сам себе, — что эти мужчины были следователями, в то время как я был простым наблюдателем». Но как же мне хотелось иметь свою теорию, не хуже чем у них.
Ладно, ничего. Через несколько минут начнётся перекрёстный допрос, и он без сомнения прояснит всё.
ГЛАВА 9
Когда чай был убран, Стрикленд и Норрис тактично покинули комнату, поскольку было понято, что во время допроса должны были присутствовать только Терстон, Уильямс и я. Было около пяти часов, когда вошёл сержант Биф и кивнул нам с видом человека, готовящегося скорее к обороне. Несомненно, он чувствовал себя здесь несколько неуместным. Со своим потным красным лицом и свесившимися от жажды усами он выглядел так, как если бы мечтал оказаться сейчас не здесь, а в местном баре. Однако он не выдвинулся на первый план, а уселся на стул с самой прямой спинкой, какой смог найти, вынул свой огромный чёрный блокнот и замер в ожидании.
Затем вошёл Терстон. Я не видел его с предыдущего вечера и с тревогой взглянул на него, в то время как он был представлен Сэмом Уильямсом каждому из трёх детективов. Он пожелтел и выглядел очень несчастным, но при обмене рукопожатиями ему удалось выдавить слабую улыбку.
— Я не хочу оставаться в комнате, в то время как вы, джентльмены, занимаетесь расследованием всего этого, — медленно проговорил он, — поэтому я решил спуститься и сообщить вам всю имеющуюся у меня информацию. И если после того, как предпримете некоторые шаги, вы снова захотите меня увидеть и о чём-нибудь спросить, я сделаю всё, чтобы помочь вам. Я ценю усилия, которые вы предпринимаете, чтобы прояснить это дело.
— Все мы очень глубоко вам сочувствуем, — сказал лорд Саймон, и его голос прозвучал довольно искренно. Мне понравилось, как он это сказал.
Терстон кивнул. «Я скажу вам всё, что могу, — сказал он, — и есть некая э-э… семейная история, которую вам следует знать. Я обсудил этот вопрос с мистером Уильямсом, который помимо того, является моим адвокатом, — мой друг, и мы оба согласились, что вы должны её услышать».
Тишина была нарушена движением сержанта Бифа. Довольно бестактно, с моей точки зрения, он раскрыл свой блокнот и приготовился записывать.
— Моя жена была замужем до меня, — сказал Терстон, и я вздрогнул. — Я расскажу вам эту историю так, как я её знаю. Она была единственной дочерью глостерширского пастора. — Его голос дрогнул, но он продолжал. — Я никогда не был знаком с её родителями, но полагаю, они были очень трудолюбивыми, довольно суровыми людьми, преданными дочери. Она воспитывалась в среде, которую даже в те довоенные дни было принято называть пуританской. Но она была вполне счастлива, хотя для нынешнего поколения это может показаться странным. Она трудилась, как это делала её мать, в приходе, и, возможно, училась на практике быть такой же бескорыстной, какой была от природы. Действительно, кто мог бы её представить в любой ситуации не счастливой и не бескорыстной?