Дело двух Феликсов

АНОНИМYС

– На ваше счастье, Феликс Эдмундович, у меня во всей этой истории есть личный интерес. Один из ваших похитителей убил близкую мне женщину.

Дзержинский кивнул: да, они знают о гибели Лисицкой. Более того, они опасались, что после ее смерти Загорский возьмется за самостоятельное расследование. В этом случае контролировать его действия было бы гораздо труднее…

– Итак, вы хотите узнать, кто организует вывоз картин здесь и кто принимает их на Западе? – Нестор Васильевич смотрел на на собеседника, а куда-то в потолок.

Дзержинский кивнул. Все верно. И

еще они рассчитывают, что выяснив что-то, Загорский не займется самодеятельностью, а сначала проинформирует их. Точнее, его, Дзержинского.

– Чего вы так боитесь? – спросил Загорский хмуро. – Что к воровству причастен ваш агент Арманд Хаммер, или что в нем замешаны высшие должностные лица СССР?

Дзержинский несколько секунд смотрел на него, не отводя взгляда.

– Как ни странно это прозвучит, но я боюсь всего, – отвечал он раздумчиво. – Дело в том, что могущество ОГПУ несколько преувеличено. Да, мы меч в руках партии, но мы не руки, и тем более, не голова. Решения, в конечном итоге, принимаем не мы.

– А кто? – спросил Загорский. – Коллективное собрание вождей, какое-нибудь Политбюро?

С минуту, наверное, Дзержинский молчал. Потом заговорил, редко цедя слова, словно взвешивая каждое на весах.

– Формально руководство в партии коллективное. Однако на горизонте вырастает фигура тирана, диктатора. Тиран этот будет следовать своим интересам, а коммунистическими идеями только прикрываться. Я предвижу большую кровь и большие битвы, в которых мое ведомство будет играть не последнюю роль.

– Могу я узнать имя тирана?

На этот раз железный Феликс молчал еще дольше.

– Этого я вам сказать не могу, – отвечал он наконец. – Все прояснится в ближайшие несколько лет. Конечно, ему будут сопротивляться другие члены ЦК, но тиран потому и тиран, что устоять против него невозможно. Тирания написана ему на роду, это его миссия, данная ему дьяволом, и он ее исполнит, что бы там ни было.

Нестор Васильевич посмотрел на Дзержинского с интересом: он верит в Бога?

– Когда-то я верил в Бога, теперь же верю лишь в революцию и в дьявола, – отвечал тот. – В конечном итоге на земле нет сил более влиятельных, чем эти две…

– Ну что ж, – сказал Загорский, вставая с кресла, – я принимаю ваше предложение. Однако мне понадобятся оборотные средства и полномочия.

– Это уже не ко мне, это к Бокию, он будет вас курировать, – отвечал Дзержинский, вставая и протягивая Загорскому руку. Тот на миг замешкался, и Дзержинский грустно улыбнулся.

– Не бойтесь, вы можете смело пожать мне руку. Я человек не сентиментальный, но честный и не палач.

Скоро увидим, какой ты честный, подумал про себя Нестор Васильевич, пожимая чистую и холодную, как у вампира, ладонь главного чекиста.

Глава четвертая. Ноосфера против эпилепсии

Колышущаяся, жидкая, черная тьма трепетала в углах комнаты, пятилась от желтого огня единственной свечи, отступала, пряталась и сызнова выползала, ложась на мебель, на стулья, на лица людей, сидевших за круглым столом в торжественном молчании. Среди десятка мужчин

затесались неведомо как две женщины, но сказать, чтобы они сильно украшали это странное собрание, значило покривить душой.

Все взоры были устремлены на сидевшего перед свечой человека с высоким лбом и темнеющим бобриком волос. Глаза его были полузакрыты, ресницы подрагивали, крючковатый нос придавал ему отдаленное сходство с какой-то диковинной птицей. Лицо его было одновременно печальным и вдохновенным, казалось, что с него, как с маски шамана, сейчас сорвется и уйдет в потолок какой-то дикий дымный дух.

Внезапно высоколобый стал издавать отрывистые звуки, похожие на куриное квохтанье, так что сходство его с птицей усилилось необыкновенно и стало почти нестерпимым. Звуки делались все громче, публика за столом оживилась, в глазах у женщин отразился ужас и одновременно любопытство.

– Началось, началось… – шепотом прокатилось по комнате, даже тьма, казалось, поднялась дыбом в своих углах.

В ту же секунду по телу камлающего прошла длинная судорога. Он запрокинул голову назад и протяжно, тоскливо завыл. Зрители содрогнулись, кто-то резко отодвинулся от стола, но остальные зашикали на него. Вой понемногу стихал, и когда последний звук растворился под потолком, шаман уронил голову на грудь. Так он сидел, наверное, с полминуты. Потом вдруг вздрогнул и поднял лицо. Публика ахнула – глаза его как будто вывернулись наизнанку, они были слепыми, белыми, словно неведомая сила проглотила зрачки.

Теперь глаза эти, белые, слепые, неотрывно смотрели прямо на свечу. Под их взором пламя затрепетало, необыкновенно удлинилось, достигнув полуметровой высоты, затем стало выгибаться, грозя ожечь тех, кто сидел напротив шамана, и вдруг угасло, словно кто-то невидимый и огромный дунул на него из недостижимой пустоты. Наступила полная тьма.

Впрочем, тьма эта длилась совсем недолго. Видимо, свеча была задута не до конца и, когда невидимое дуновение иссякло, свеча снова загорелась и горела теперь тихо, мирно и ровно.

– Взываю к силам четвертого измерения! – раздался в темноте низкий могучий бас оперного демона. – Взываю к способностям сверхсознания! Взываю к тайнам ноосферы! Взываю к сущностям могущественным и надчеловеческим!

Губы шамана были плотно сомкнуты, а звук шел не от него, а откуда-то сверху, накрывая куполом всю комнату.

– Вопросы, – зашумела публика, – задавайте вопросы!

– Нет! – вдруг прогремел голос. – Сегодня обычный порядок будет нарушен. С нами новый человек – возможно, он станет еще одним членом нашего братства.

Публика стал оглядываться, потом все взоры устремились к двери, возле которой стояли две почти неразличимые в полутьме фигуры – одна высокая, а другая пониже. От низенькой веяло восторгом и упоением, высокая была холодна. В том, кто был пониже, публика без труда распознала одного из членов «Единого трудового братства», главу Спецотдела ОГПУ Глеба Ивановича Бокия. Второй же был присутствующим неизвестен, во всяком случае, света одной свечи оказалось явно недостаточно, чтобы его рассмотреть.