Дело, которому служишь
Шрифт:
Полбин тоже увидел по нахмурившимся тонким бровям Пашкова, что намек ему не по душе. С лукавой усмешкой он взял шурина за локоть и усадил рядом с собой на потертый диванчик с выпиравшими пружинами.
– Ладно, вернемся к этому разговору через десять минут. А сейчас выкладывай все по порядку. Когда был у Мани? Дети как?
Александр стал рассказывать. Полбин часто прерывал его и требовал все новых и новых подробностей: какие отметки у Виктора по арифметике и русскому языку, какие именно песни поет Людмила и хорошо ли поет, велика ли ростом Галка, Галчонок.
Встав
– Такая будет, а? Или такая?
Потом сказал:
– Тут через дорогу у моей хозяйки девочка есть, однолеток Галкин. Я тебе ее завтра покажу, может, как раз такая...
В эту минуту порыв ветра качнул открытую оконную форточку, и на ее черном стекле расплылись крупные капли дождя. Полбин спросил:
– Что это - фронт или циклон?
И сам себе ответил: - Фронт. Ломается погодка.
Легким шагом он прошел по чисто вымытым половицам, открыл дверь и приказал дежурному вызвать начальника метеослужбы.
– Вылет завтра, - пояснил он, вернувшись к Пашкову и садясь рядом с ним. А у тебя перерыв в полетах какой?
Пашков ответил. Полбин подумал немного и, прищурившись, сказал:
– Если бы ты был летчиком, пришлось бы тебя повозить. С штурманом хлопот меньше. Александр принял это как вызов.
– Все равно летчиком буду, Иван Семенович, - запальчиво сказал он.
– Не повезло мне только, что к вам попал...
Полбин перестал щуриться. Лицо его стало твердым и строгим. Глядя прямо в глаза Пашкову, он медленно проговорил:
– Будешь, Александр. Непременно будешь, если хочешь...
Потом рассмеялся, крепко сжал руку Пашкова выше локтя, слегка оттолкнул его от себя и продолжал:
– Люблю упорных. А скажи мне, кандидатский стаж у тебя уже кончился?
– Какой?
– не понял Пашков.
– Партийный, конечно. Приняли?
– Есть все рекомендации.
– Вот. Кажется, ты еще комсомольцем был, когда просился в мой полк на переучивание. А теперь поговорим с тобой как коммунисты.
Опять налетел порыв ветра, дрогнула маленькая форточка, и за окном послышался ровный шум дождя. Полбин повернул голову.
– Слышишь? Переходная, весенняя пора. А что это для нас с тобой? Это полеты в сложных условиях - раз. Это затрудненная ориентировка на маршруте два. Это дополнительные трудности при отыскании цели - три. Чья тут роль возрастает? Штурмана - так, что ли?
– Штурмана.
– Правильно. А в это время я хорошего штурмана буду отрывать от прямых его обязанностей и, вместо того чтобы посылать в бой, стану вывозить на летчика. Имею я на это право или нет?
– А если из этого штурмана хороший летчик получится?
– сказал Пашков.
– Не сомневаюсь, что хороший. Но ведь только получится. А штурман, опытный, воевавший, уже есть. И есть у меня молодые штурманята, которых надо учить, опыт им передавать. Как я должен поступить?
– Генералу виднее.
– Нет. Виднее тому, кто с полной ответственностью относится
Полбин говорил тихо, не поднимая голоса, но Пашков тотчас же вспомнил его речь на партийном собрании. Горячая сила убежденности в своей правоте, в правильности принятого решения звучала в каждом доходившем до Александра слове. С ним говорил сейчас не Иван Семенович, родственник, а человек партии, командир, сознающий свою государственную ответственность. Таким помнили его и те, кто учился в школе, где Полбин когда-то был рядовым инструктором, и те, кто воевал с ним на Халхин-Голе, под Москвой, под Сталинградом. Таким знают его сейчас летчики, которых он завтра поведет в бой, идя впереди всех...
– Мне все ясно, - сказал Пашков и повторил вставая: - Все ясно, товарищ генерал.
После короткого стука в комнату вошел невысокого роста, широколицый майор. Держа в руках карты, свернутые в трубку, он доложил, что прибыл с метеосводками.
– Сейчас займемся, - кивнул ему Полбин и сказал Пашкову: - Иди. Приеду в полк, проверю на работе. А переучивание на летчика у меня проходить будешь. Вот только операцию закончим. Или войну, - добавил он с улыбкой.
Он вышел вместе с Александром и сказал дежурному:
– Гусенко, дайте посыльного, пусть проводит старшего лейтенанта на мою квартиру. А ты, штурман, шурин, Шурик, обсушись и попей чайку. Я долго не задержусь.
Александр резко вскинул голову. К чему этот каламбур в присутствии постороннего человека? Специально объяснить ему, что они родственники?
Полбин встретил его укоризненный взгляд с усмешкой.
– Иди, иди. Гусенко, это брат моей жены, хороший штурман. Познакомьтесь, воевать вместе будете.
Он закрыл дверь и вернулся к майору, который развернул синоптическую карту, покрытую россыпью кружков, треугольников и цифр.
Майор вышел из комнаты через десять минут и сказал Гусенко:
– Генерал приказал вызвать Блинникова.
– Он уже едет, - ответил Гусенко.
– Да вот он.
Вошел полковник Блинников, коренастый человек с квадратным лицом и высоко поднятой правой бровью.
– Генерал у себя?
– спросил он.
– Ждет вас, - ответил Гусенко, открывая дверь в комнату.
Полбин стоял у порога.
– Заходи, Николай Кузьмич, - сказал он, протягивая руку.
– Садись.
Они сели на диванчик. Полбин сказал:
– Только что знакомился с метео. Погода будет примерно с неделю. Теперь все дело за тылом.
Блинников озабоченно поднял бровь.
– Боекомплекты завезли, горючее есть. Авиамасло прибыло.
– Сколько?
– Две цистерны.
– Слили уже?
– Нет. Пока на колесах.
– А как же будет с завтрашним вылетом? У меня по сводке много незаправленных машин.
– Я послал половину автобатовских маслозаправщиков, но они застряли в степи.
– А трактора?
– Не берут. Гусеницы обволакивает грязь, не проворачиваются. Только зарываются по кабину.