Дело Кравченко
Шрифт:
Заседание началось в 1 ч. 30 м. Прежде, чем вызвать свидетелей, мэтр Нордманн, адвокат «Лэттр Франсэз», просит прокурора ответить на три вопроса.
Прокурор заговорил…
Первый допрос Нордманна касается визы Кравченко и Кэ д'Орсэ, второй — виз его свидетелей и третий — министерства информации, давшего Кравченко «трибуну» для его политических речей, разрешившего устроить телефонные будки в суде для журналистов, и вообще придавшего процессу «характер грандиозности».
Две недели молчавший
Нордманн возражает против нынешнего французского правительства.
Председатель: Мы судим здесь не наше правительство, а диффаматоров из «Лэттр Франсэз».
Мэтр Изар предупреждает суд, что свидетели, которые будут выступать сегодня и во вторник — в большинстве своем — коммунисты: он читает те наставления, которые дают Вышинский и др. всякому коммунисту, вступающему в спор с беспартийным: политика партии выше закона, говорит Вышинский. Если партийная линия говорит одно, а закон — другое, надо держаться партийной линии. Поэтому, говорит Изар, все слова свидетелей, которых мы услышим сейчас, продиктованы свыше.
Блюмель (адвокат «Лэттр Франсэз»): Свидетели будут присягать и показывать совершенно свободно.
Свидетель Романов
В голубом костюме, видимо, накануне купленном, громадный, с толстым и несколько кислым лицом (которое делалось постепенно все кислее), инженер Романов начинает свой рассказ о грехах юности Кравченко:
— В семье это был урод. Мы с ним — земляки. Знакомы с 1926 года, — говорит Романов. — Отцы наши работали вместе на заводе. Его младший брат был в одном со мной цехе. Кравченко был в юности тщеславен и любил легкую жизнь. Хотел всюду быть первым. В семье из-за него были скандалы. Жил не по средствам. Был элегантен (в публике смех), кутил, волочился, хвастал успехами (продолжительный смех в публике).
Затем Романов рассказывает гнусную историю о том, как некий старый рабочий Афанасий изобрел способ улучшения производства и как Кравченко этим изобретением завладел.
Кравченко (равнодушно): Романов знает, что он врет.
Романов: Я постараюсь говорить правду. Кравченко не глуп. (Мэтр Изар: Спасибо и на этом!) У него прекрасная память. (Мэтр Изар: Так и запишем! Это очень важно). Он умеет себя подать. Но его отец мне говорил, что он позорит семью.
Кравченко: Романов, да побойтесь вы Бога! (смеется).
Романов: В Техническом институте он славился распутством и вел себя не совсем хорошо. Например, когда он провалился на экзамене у проф. Емельяненко, он потом распустил слух, что Емельяненко, по классовым причинам, его провалил. Время у него уходило на все, кроме ученья. Как ему дали диплом, я даже не знаю…
Мэтр Изар: Но вы, кажется, сказали, что он не глуп? (Смех.)
Романов: В 1942 году на Урале мне говорили о нем инженер Герардов: сколько лет этому жулику еще удастся
Кравченко: Да я тогда с Герардовым не работал!
— …и Кравченко присвоил этот проект. Зарегистрировал его, как свой, — невозмутимо продолжает Романов. — В 1948 году я встретил Кравченко в наркомате внешней торговли. Он сказал мне, что едет в Америку, что его назначили потому, что он прекрасно говорит по-английски.
Кравченко: Какая чепуха!
Романов: Кравченко сказал тоже, что отец и мать его повешены немцами, так же, как и жена. Он к этому времени бросил металлургический завод…
Кравченко: Потому что меня взяли в армию.
Романов: Потому что он воевал и сказал, что отморозил ноги.
Кравченко: Никогда не было такого разговора.
Романов: Но я знал, что жена его жива и эвакуирована с сыном.
Председатель: А у них был сын?
Романов: Да. В Америке я опять увидел его. Несмотря на то, что я знал, что он такое, я все-таки с ним общался, земляки мы, знаете, ну и так далее… Но у него было поведение самостоятельное, и уже мнение об Америке тоже самостоятельное. (Продолжительный смех в публике.)
Председатель: Читали ли вы книгу Кравченко?
Романов: В СССР нет. Но здесь мне перевели две главы. Противно слушать было. Да и он ли ее написал?
Проклятая самостоятельность
— Я могу рассказать подробно про закупочную комиссию, — предлагает свидетель.
Председатель: Нет, нет! Покороче, пожалуйста.
Романов: Я был его начальством.
Председатель: Но ведь вы знали, что это за человек, как же вы ему доверяли?
Романов: Земляки, знаете… И потом, что же, за такое у нас в тюрьму не сажают. Он, впрочем, никогда не занимал ответственного поста. И ужасно был независимым.
Кравченко: Старался все ездить по городу без переводчика! (Смех.)
Романов: Когда я ему сказал, что скучаю по Советскому Союзу, по жене и дочери, он ответил, что хотел бы остаться в Америке подольше. Узнав, что ему нравится Америка, я сейчас же сказал об этом моему начальству. До Кравченко это дошло. Он почувствовал, что не может вернуться: у него сделался животный страх перед отправкой на фронт, и вот, однажды, в какой- то понедельник, в апреле 1944 г., он не явился на службу. Мы забеспокоились, поехали к нему на дом. И так мы узнали, что он совершил гнусное преступление: он вступил в дебаты с нашим правительством.
Кравченко: А почему нет?
Обстрел Романова
Председатель: Читали ли вы статью Сима Томаса?
Романов (плачущим голосом): Читал! Я понял, что он предатель и не может больше смотреть в глаза!
Кравченко: Да вы не плачьте! Я смотрю вам в глаза!
Романов: Истинно-русский человек не может сделать такую пакость.
Мэтр Нордманн задает Романову вопрос: был ли Кравченко в комсомоле?
Но, оказывается, Кравченко был в комсомоле до знакомства с Романовым.