Дело о государственном перевороте
Шрифт:
Сейчас подтверждала сложившаяся ситуация, уж не Александр ли Фёдорович метит в диктаторы и новые императоры?
Хотелось забросить всё, сесть в поезд, уходящий куда—нибудь подальше, не видеть ничего, не читать никого.
Дверь в кабинет от удара распахнулась, и на пороге стоял Андреев в расстёгнутом тёмном пальто и заломленной на затылок фуражке, на тулье выделалось бледное пятно. Глаза сыскного агента горели животными огоньками, в правой руке Николая Яковлевича металлическим блеском револьвер.
– Что
Аркадий Аркадьевич начал подниматься со стула.
– Сидеть!
Кунцевич смотрел на начальника, но тот не отводил взора от двери, только желваки начали играть на скулах.
– Никого не осталось, никого. Я, как мог, охранял от вас Ильича, но и его не уберёг. Вы знаете, как они, – Николай Яковлевич потряс в воздухе пистолетом, – его убили? Нет? На моих глазах его выбросили с пятого этажа на мостовую. Вы понимаете, что никого не осталось, кто способен возглавить и повести нас вперёд. А я даже своего товарища не пожалел.
Мечислав Николаевич медленным движением, чтобы не заметил стоящий позади Алексеев, начал доставать из кармана пистолет, не спуская глаз с Кирпичникова.
– Что же вы наделали? Как вы могли? Никого не осталось, никого, а остальные оказались трусами и разбежались из столицы, как крысы. Где Крыленко? Где Ломов? Где Дыбенко? Нет их, нет. Кто может возглавить переворот? Кто? Вы молчите, а я знаю, что никто. Светлых голов не стало, а остальные провалят дело, потому что трусы и паникёры…
– Зачем ты убил Ивана? – Голос Кирпичникова звучал спокойна и тихо, но Алексеев дёрнул головой, словно от пощёчины.
– Я? – Взвизгнул Николай Яковлевич, его губы дрожали, глаза сузились и налились кровью. – Я защищал Ильича.
– Ты убил товарища?
– Он не был мне товарищем, не был, он хотел указать квартиру, где скрывается Ленин.
– Ты с Иваном ходил под пули.
– Это ничего не значит, – голос Алексеева перешёл на крик.
– Почему ты убил товарища?
– Я – большевик и хочу, чтобы вашу власть смела волна рабочих и крестьян
– Ты ведь не глупый человек, неужели поверил товару в яркой упаковке, предлагаемому тебе?
– Вы ничего не понимаете, – от горячности Николай Яковлевич нажал на спусковой крючок, и пуля ушла в окно, сам стрелявший испугался и чуть, было, не выронил из руки пистолет.
Кунцевич резко повернулся лицом к Алексееву, в руке Мечислава Николаевича в свете электрической лампочки блеснул пистолет и два выстрела слились в один. Первая пуля чиркнула по верху фуражки, вторая вошла в середину лба. Николай Яковлевич дёрнул назад головою и мешком опустился на пол.
– Зря, – только и сумел сказать Кирпичников.
– Ничего мы бы от него не узнали, кроме того, что Ленин мёртв.
– Получается, что вы правы. Мы только статисты в большой пьесе, где
День угас и за окном, пришедшие на землю, тени превращались в непроницаемую мглу. Фонари оставались без надзора, и в права вступала ночь 25 октября 1917 года. Заседание II Всероссийского Съезда Совета рабочих и солдатских депутатов открылось во втором часу ночи. Правые социалисты вместе с эсерами получили большую часть голосов, большевики в полном составе не явились на съезд.
В этот же день Председатель Правительства получил неограниченные полномочия.
– Я вам говорил, – с порога произнёс Мечислав Николаевич, потрясая только, что вышедшей газетой, до того был взволнован, что забыл поздороваться с начальником.
Аркадий Аркадьевич с тёмными от недосыпа кругами под глазами и сам держал в руках серые листы газеты. В последнее время ощущалась нехватка бумаги, слишком много появилось печатных изданий, поддерживающих правительство и критикующих оное.
– Доброе утро, Мечеслав Николаевич!
– Простите, – приложил руку к груди пришедший, – совсем из головы вылетает, когда читаешь такие новости.
– Что вас так встревожило?
– Как что? Теперь наш орёл получил неограниченные полномочия, стал, так сказать, диктатором Всея Великия, Белыя, Малыя и остальных российских земель.
– Главное не получить, а воспользоваться, – тихо сказал Кирпичников.
– Вы полагаете, – начал Кунцевич, но не стал продолжать.
– Именно, полагаю и, мне кажется, мы стоим на пороге, как бы помягче выразиться, – Аркадий Аркадьевич взглянул на помощника и прикусил губу.
– Говорите, как есть, – усмехнулся Мечислав Николаевич.
– Непредсказуемых событий.
– Вы правы. Особенно от таких дифирамбов, – и он прочитал вслух, – «Керенский - это символ правды, это залог успеха; Керенский - это тот маяк, тот светоч, к которому тянутся руки выбившихся из сил пловцов, и от его огня, от его слов и призывов получают приток новых и новых сил для тяжелой борьбы».
Вечером того же дня случай занёс Кирпичникова на вечернее заседание II Всероссийского съезда.
Керенский с торчащими короткими волосами, неизменным серьёзным выражением на лице и морщинам на челе, выражающими озабоченность, стоял около трибуны, расставив ноги в стороны. Напоминал маленького Наполеона, держа левую руку за спиной, а правой размахивал, словно собирался дирижировать оркестром. Театральная поза и заученные паузы, в которых бесновались сторонники Александра Фёдоровича более походили на провальную пьесу откуда—то из провинции. Диктатор был в своём амплуа – артиста, напрочь лишённого способности к игре.