Дело о государственном перевороте

Москвин Игорь Владимирович

– Восемь месяцев прошло с тех пор, как родилась русская свобода. Ваши боли и ваши страдания явились одним из мотивов всей революции. Мы не могли больше стерпеть той безумной и небрежной расточительности, с которой проливалась кровь старой властью. Эти месяцы, я считал, продолжаю считать и сейчас, что единственная сила, могущая спасти страну и вывести ее на светлый путь, это есть сознание ответственности каждого из нас без исключения за каждое слово и каждое действие его. Тревога охватывает меня, и я должен сказать открыто, какие бы обвинения ни бросили мне в лицо и какие бы последствия отсюда ни проистекли. Идет процесс возрождения творческих сил государства, устройство нового строя, основанного на свободе и на

ответственности каждого, и так, как дело идет сейчас, оно дальше идти не может, и так дальше спасать страну нельзя. Я хочу верить, что мы найдем выход из своего положения и пойдем вперед той же открытой и ясной дорогой демократического государства, скованного сознанием гражданского долга и твердой воли, и что все, что передали наши предшественники, всю нашу многовековую культуру, все, что дал нам русский гений, мы сумеем бережно донести и отдать Учредительному Собранию, единому хозяину Русской Земли. Но для этого нужно не только верить, но найти в себе желание действовать.

Не дослушав до конца выступление человека, наделённого диктаторскими полномочиями, Кирпичников вышел на свежий воздух. Стало противно и муторно то ли от патетических речей Керенского, то ли от пустоты в душе. Возникал один вопрос: надо ли служить далее, но самый главный влез вслед за первым – кому? Раньше можно было сказать – Отечеству, пусть не совершенному, но такому, какое есть. А теперь? Власти? Которая добилась того, чего хотела. Армии? Которой не нужны победы. Всяким там меньшевикам, большевикам, кадетам, эсерам и прочей шушаре? Которым нужна для удовлетворения собственных амбиций власть.

Аркадий Аркадьевич сунул руки в карманы пальто и пошёл прочь от этого осиного рассадника мнимого свободомыслия.

– Стой, – раздался над ухом голос, и начальника уголовного розыска обдало чесночным запахом и дешёвым табаком, в бок упёрлось что—то тупое. Кирпичников понял – ствол пистолета, – руки.

Аркадий Аркадьевич остановился и приподнял к верху руки.

– Учёный ужо, – осклабился грабитель, второй ловко прощупал карманы и достал из внутреннего кармана пиджака бумажник и рванул из кармашка жилета часы.

– Глянь, – сказал шаривший по карманам, – бочата—то рыжие с курицей.

– Потом посмотрю, а ты, дядя, иди своей дорогой и более нам не попадайся….

– А чё? – Усмехнулся второй. – Пускай попадается, вишь какой лопатник, – по толстому боку бумажника похлопал ладонью без мизинца, видимо, пострадал ранее. – Иди, дядя, иди, копи деньжата.

Кирпичников обернулся, никого позади уже не было.

Грабители скрылись в проходном дворе.

Стоило на минуту задуматься, потерять бдительность и вот тебе наказание. Аркадий Аркадьевич усмехнулся: «Надо же! Начальника бюро уголовного розыска, как какого—то штафирку, взяли и ограбили. И смешно, и грешно!»

Хмель не брал. Теперь Аркадий Аркадьевич только посмеивался над собой, хотя несколько часов тому было не до веселья. Ещё в марте начальник сыскной полиции Кирпичников предупреждал, что под амнистию попадут не только политические противники прежней власти, содержащиеся под стражей, но и уголовные элементы. Так и произошло. Налётчиков, бандитов, воров, оказавшихся на воле, сразу же окрестили в честь министра юстиции «птенцами Керенского». Теперь пожинаются плоды бездумного решения. Петроград наводнился преступниками, «малины» начали возникать не где—нибудь на окраинах, а в самом центре столицы и даже на Невском проспекте.

После второй рюмки водки нахлынуло чувство безнадёжности. Ловишь—ловишь преступников, но проходит немного времени, видишь их на свободе, и снова они занимаются прежним ремеслом, только более нагло и жестоко. На кой ляд тогда их ловить?

Февральскую революцию Аркадий Аркадьевич принял с энтузиазмом, с надеждой на то, что жизнь измениться в лучшую

сторону. Исчезнет недовольство, появятся новые силы, чтобы задавить врага в его же логове. Ан, нет, народ стал злее, солдаты ротами и батальонами дезертировали с фронта, окончания войны не предвиделось. Устали крестьяне и рабочие воевать, хотелось им просто стать у станка и почувствовать, как подчиняется усталым рукам металл или пойти в поле за плугом. И сам, начальник уголовного розыска, не понимал, что хотят власть предержащие? Одни лозунги и никаких конкретных дел. Вот сейчас не стало большевистской верхушки, но они же было в таком меньшинстве, что не играли особой роли на политической карте страны. Но в то же время, как грибы растут новые партии на окраинах бывшей Российской Империи. Кто бы мог предположить, что Финляндское Княжество потребует самостоятельности, кавказский, малороский и туркестанский края заговорят об автономии. Трещит государство по швам, а в столице собрались говоруны.

Кирпичников налил третью рюмку, подержал несколько минут в руке, обозревая письменный стол. Одним глотком выпил и не поморщился, не почувствовав вкуса.

Мысль была одна: уходить в отставку и отправляться к жене и детям или всё—таки попытаться переломить ситуацию с преступностью, достучаться до власти, что уголовники вносят в жизнь горожан, да и страны в целом больше хаоса и страха, нежели продолжающаяся кровавая война.

5.

В кабинет Аркадий Аркадьевич входил с тяжёлым сердцем, не стал снимать пальто, а в одетом виде прошёл к столу и сел. Провёл рукою по зелёному сукну, покрывающую столешницу. Не прошло и года со дня назначения его начальником сыскной, то бишь теперь уголовного розыска. Хотел заняться бумагами, но не было особого желания, да и в столе никаких ценных бумаг не хранил, а из сейфа давно перевёз к себе на квартиру, где оборудовал небольшой тайник. Так, на всякий случай.

– Какие будут указания? – После приветствия произнёс Мечислав Николаевич, присаживаясь на стул. – Разрешите? – Он указал на портсигар.

– Пожалуйста.

– А вы? – Кунцевич предложил начальнику.

– Благодарю.

Мечислав Николаевич поднёс к папиросе спичку и по кабинету заструился аромат дорогого табака.

Повисло неловкое молчание.

Начальник ничего не мог сказать, потому что не видел в работе уголовного розыска какого—то смысла, а помощник, видя мучения Кирпичникова, не стал философствовать.

Через некоторое время всё—таки Мечислав Николаевич произнёс.

– Занесло меня вчера на заседание, как его громко назвали, Всероссийского съезда и послушал нашего вновь испечённого диктатора. Прямо скажу, удручающее осталось впечатление. Позёр и артист.

– Вы тоже вчера там были?

– Да, попутным ветром занесло, – скривил губы Кунцевич.

– Я, к прискорбию, госп… гражданина Керенского более минуты выдержать его кривляния на сцене не смог.

– Мне пришлось, – Мечислав Николаевич затянулся и после того, как выпустил дым, добавил, – там поприсутствовать. Но очень уж хотелось побеседовать с полковником Игнатьевым, с которым имел честь быть знакомым ещё по делу Ростовского, – помощник со злостью вдавил папиросу в пепельницу, – помните это дело?

– А как же, – начальник уголовного розыска усмехнулся, – тогда уголовное дело так сплелось с политическим.

– Да, да, именно так и было.

– Как успехи?

– Оказывается, Аркадий Аркадьевич, мы с вами ничего не понимаем в текущем историческом моменте, – Кунцевич попытался придать голосу интонации бывшего жандармского полковника, – надо мыслить шире, чем поимка каких—то уголовников.

– Куда нам? – Начальник уголовного розыска закусил губу, потом произнёс с выдохом, – мы ж с вами не метим в спасители Отечества. Это нас, как обычных мещан, освобождают от тяжести карманов.