Дело о государственном перевороте
Шрифт:
– Мы знакомы, – кивнул Кирпичников.
– Прекрасно, тогда я слушаю, что вам необходимо для поисков преступников?
– Александр Фёдорович, позвольте, прежде чем мы приступим к разговору, мне высказать несколько слов.
– Высказывайтесь, – голос усталый, но заинтересованный.
– Вы в феврале рассчитывали на один результат, а получился с точностью до наоборот. Вы, будучи Министром Юстиции, осуществляя якобы благое, гуманное намерение, на самом деле выпустили джина из бутылки. Большая часть из числа освобождённых преступников, а это были десятки тысяч человек, принялась за старое ремесло, начались повальные грабежи, нападения, убийства. Насильники и грабители, бродяги и пьяницы, выпущенные из тюрем Москвы, Петрограда, Киева, других крупных городов, почувствовав
Керенский слушал, полу закрыв глаза, лицо не выдавало никаких чувств, кроме усталости. Игнатьев порывался несколько раз прервать начальника уголовного розыска, но не решался, только губы иногда приподнимались в какой—то гримасе и раздувались ноздри тонкого греческого носа.
В библиотеке повисла тяжёлая пауза, которую Кирпичников ощущал физически всем телом. Его не пугала ни отставка, ни разгромные слова Председателя Правительства, он чувствовал свою правоту. Поэтому был готов в любую минуту покинуть резиденцию и стать свободным от всего, что накопилось за последние месяцы.
– В сущности вы правы, – Александр Фёдорович открыл глаза и с интересом смотрел на Кирпичникова, – я, да и не только я, не предполагали, что этим закончится наше благое дело. Человека невозможно изменить, если он подлец, то он им останется на всю жизнь. Хотели сделать, как лучше, а вышло так, как вышло. Что предлагаете вы?
– Мне сложно давать вам советы, – начал Кирпичников, но его перебил Керенский.
– Так всегда, критиковать мы все мастера, а вот когда доходит дело до конкретных предложений, так мы в кусты. Пусть думает кто—то другой, а если тот другой невольно совершает ошибки, так мы снова в крик: «Ату его, ату!» – Александр Фёдорович махнул головой и совсем миролюбиво произнёс, – простите, нервы. Не хватает времени на элементарный отдых, вот и происходят гневные вспышки. Я вижу, по вашим глазам, что имеете предложения по борьбе с уголовной нечистью. Напишите ваши соображения и предоставьте их Николаю Константиновичу, – Керенский кивнул на полковника Игнатьева. Теперь же давайте покончим с пустословием, а перейдём непосредственно к делу. Вы понимаете, что совершено нападение на Главу Государства, – Александр Фёдорович ткнул большим пальцем себе в грудь. – Совершено нагло в тот день, когда я же получил расширенные полномочия. И как я буду выглядеть в глазах граждан нашей страны и дело не во мне, а в факте такого безобразия. Простите, задавайте мне вопросы, иначе я не смогу вам рассказать всё по порядку, буду сбиваться.
– Да, так будет лучше. Тогда приступим?
– Пожалуй, да.
– Где и в котором часу произошло столь неприятное событие?
– Около часу, точнее сказать не могу, на часы не смотрел. Мы возвращались из Таврического.
– Какой дорогой?
– Увы, не знаю, но об этом вам может рассказать шофёр.
– Хорошо, с вашего позволения я поговорю с ним позже.
– Да, ваше право.
– Так значит, около часу?
– Да.
– Как вас остановили?
– Мне показалось, что впереди патруль, а вы знаете, что идёт война, поэтому я приказал остановиться.
– Именно, вы?
– Да, я, – Керенский провёл рукой по лицу, – если бы я не приказал остановить авто, Овчинников был бы жив.
– Овчинников?
– Полковник Овчинников сопровождал Александра Фёдоровича повсюду, выполнял роль порученца и телохранителя, – пояснил дотоле молчавший Игнатьев.
– Что было дальше?
– Вооружённые люди сказали нам выйти из авто, меня бесцеремонно
– Что—нибудь они говорили?
– Как я понял тот, кто меня вытащил, был у них за старшего, он обшарил мои карманы, забрал пистолет, документы и, пожалуй, более ничего.
– Не называли ли они, каких бы то ни было имён?
– Главного звали Сафроном, это я помню точно, потом звучало то ли звание, то ли фамилия Поручик. Главарь сказал после выстрела в голову Овчинникову, что—то, вроде того, я же приказал, Поручик, без самодеятельности.
– Кто знал, что вы поедите этой дорогой?
– Вы думаете, нападение не было случайностью? – Удивился Керенский.
– Александр Фёдорович, в расследовании и поиске злоумышленников нельзя останавливаться на одном предположении, нужно рассматривать все, даже кажущиеся нелепыми.
– Овчинников знал.
– Не припомните, сколько всего было нападавших?
– Я их не считал, но, постойте, – задумался Председатель Правительства, словно вспоминал, где стояли грабители у машины. – Я могу ошибиться, но мне кажется, шестеро.
– Лучше всех вы видели главаря, он стоял рядом с вами, не заметили ли вы у него каких—либо примет, отметин, шрамов.
– К сожалению, нет. Обычное приветливое лицо, встретив которое я никогда не заподозрил бы в нём бандита.
– Может быть, ещё что запомнили?
– Одного из нападавших называли заячьим именем, – Александр Фёдорович массировал переносицу, потом с радостным выражением взглянул на Кирпичникова, – его звали Беляк и говор такой окающий. Это вам поможет?
– Не знаю, но это кое—что.
– Надеюсь на вас. Да, – спохватился Александр Фёдорович, – я сегодня подпишу декрет об учреждении новой службы, вами возглавляемая уголовная полиция войдёт в неё, как самостоятельное отделение с большими полномочиями. И называться она будет, – Керенский посмотрел на Игнатьева.
– Всероссийская Чрезвычайная Комиссия, – подсказал полковник.
– Возглавит её Николай Константинович, у вас…
– Аркадий Аркадьевич, недостаточно сыщиков, поэтому можете приглашать на службу столько, сколько нужно людей, естественно, в разумных пределах, – Председатель Правительства позволил себе улыбнуться.
Обыск длился около получаса.
Сидор Викентьевич сидел в гостиной и не двигался с места, взгляд его остекленел. Вначале не верилось, что к нему пожаловала полиция. Старший предъявил бумагу с печатями и подписями, не вызывающие подозрение, потом к троице присоединились ещё трое, явно какого—то уголовного вида. И только тогда хозяин понял, что к нему пришли обычные налётчики, о которых так часто стала писать свободная демократическая пресса. Парамонов сделал состояние в последние годы на поставках продовольствия в действующую армию, капитал свой не афишировал, только замечен в древней российской столице в скупке золотых изделий и драгоценных камней. Доверия к бумажных деньгам подорвалось сразу же с февральскими событиями. «То ли ещё будет», – повторял он родным и близких, запретив тратить умножающееся состояние, даже не пускал в театры. Хотел сменить квартиру на более простую, а не в десять комнат, как занимал сейчас. Ко всему прочему начал переправлять золотые украшения и камни в нейтральную Швейцарию, понимая, что в любой стране, участвующей в Мировой Войне, спокойствия может не быть. Произойдёт смена власти и тогда плакал капитал, нажитый упорными трудами.
Старший, которого уважительно называли Сафрон Иваныч, в обыске участия не принимал, сидел напротив хозяина, вначале молча. Потом тихо заговорил и описал в таких страшных словах, что будет с самим хозяином и его домочадцами, если ничего в квартире не найдётся или Сидор Викентьич сам, добровольно, не выдаст золото, бриллианты, так необходимые для победы.
– Вы, господин Парамонов, меня хорошо понимаете? – Голос главаря завораживал и действовал на хозяина, как удав на кролика.
Сидор Викентьевич только до боли кусал губы, пока капля крови не потекла по подбородку.