Дело о мастере добрых дел

Федорова Любовь

– Уважаю, - сказал Илан.
– Делать всем назло я тоже в детстве любил.

Джениш вдруг сел ровно и продекламировал:

"Арденна перед вами открывает двери,

Как старый ящер открывает пасть.

Здесь нет ни денег, ни дождя, ни веры,

И демоны сражаются за власть!"

– Это не твое, - с сомнением сказал Илан.
– Я это где-то раньше слышал.

– Правильно, - Аранзар поднялся и взял за край одежды худосочного юношу, заставляя того встать рядом.
– Это тот самый стих,

за который казнили рифмоплета Юншана. Не лучшее из его произведений, к слову сказать. Пойдемте куда-нибудь. У нас разговор, а тут жуткое место какое-то. Кровью пахнет.

– Свое рассказывать я не могу, - сказал Джениш, потягиваясь.
– Запрещено. Да и вообще... Я не умею писать стихи. Я не родился на свет поэтом. Я не могу даже две строки связать и рифмою, и сюжетом...

– Привел доказательства - заткнись, - бросил ему через плечо Аранзар.

Илан, улыбаясь, сделал приглашающий жест в направлении к выходу из хирургического отделения. Они двинулись в путь.

– Читать стихи, оценивать их - хороши, нехороши - они могут, - ворчал за спинами всех Джениш.
– А сочинять для них не смей!..

– Не я тебе запрещаю. Так мама приказала, - отвечал ему Аранзар, поднимаясь по ступенькам, и ведя за край плаща бледного парня, словно козу на веревочке.
– Ты же знаешь, что надо слушать маму. Мама всегда права! А читать мне запретить нельзя. Во-первых, это не моя мама. Во-вторых, читать - это другое. Но вы представьте, какова трагедия, господа, когда поэта казнят за дрянной стих. Он написал три тома настоящих и прекрасных, но никому при его жизни не нужных. А его приговорили к повешению за плохую поделку, за политический памфлет, который падкие на пафос люди с дурным вкусом растащили по улицам. А он не этим хотел прославиться! И умирать вообще не хотел!..

– Я, - сказал Джениш, - заткнулся, если ты не заметил. По крайней мере, пока меня окончательно не выпрут. Или не казнят.

В теплой лаборатории, посипывая клапаном, остывал автоклав. Печка не подвела. Разогрелась. Илан зажег лучинку от углей в поддоне, засветил три лампы из пяти, спросил:

– Чай будете?

– Не откажемся, - кивнул Аранзар.
– А у тебя только чай?

– Только чай, - сказал Илан.

Достал четыре стеклянные чашки, в каких разводил на стеллаже пещерный мох, насыпал в чайник заварки, стравил из автоклава лишнее давление, нацедил кипятка. В ящике кабинетного стола добыл кусок розового сахара, лежащий в такой же чашке под вощеной бумагой, положил медицинские кусачки вместо щипцов для раскалывания. Вынес и поставил угощение на лабораторный стол.

– А теперь докладывайте, зачем я вам снова нужен, - сказал Илан, разливая чай по чашкам.

– Нам, - сказал Аранзар, сразу забирая себе самый большой кусок сахара, - собственно ты ни зачем не нужен. Нам нужно вот это чудо куда-то пристроить.
– Он дернул за рукав хилого парня.
– Потому что из префектуры он или сбежит, или откинется там. А мы за это по башке получим, будто мало нам Джениша с его пьесой.

Илан внимательно посмотрел на парня. Тот не притрагивался к поставленной для него чашке и сидел с напряженным лицом, разглядывая то ли свои руки, то ли колени.

–

Что с ним не так?
– спросил Илан.

Джениш взял руку парня, как вещь, задрал тому рукав и предъявил Илану свежий надрез на венах запястья. Старые белесые там рядом тоже были.

– Еще его обожгло на том корабле, у него какая-то плешь на спине, и, ты же понимаешь, мы не можем его взять и отпустить, он не местный. Он химик, помощник инженера. Был... помощником инженера. Он тебе пригодится. Возьми пока себе, а?.. Может быть, и инженер найдется потом. Может, это ненадолго. Нам правда его некуда девать. С собой водить не вариант, в адмиралтействе запереть - там на него ругаются, в префектуре - видишь, вены вскрыл. Без присмотра не оставить. Пусть он у тебя растворы по склянкам переливает?..

– А сам инженер где?

Джениш нецензурно ответил в рифму.

– Что значит, возьми себе?
– поинтересовался Илан.
– У него самого мы что, не спрашиваем?

– Так вышло, что не спрашиваем.

Аранзар полез за пазуху и достал три тонких, прошитых красной шелковой нитью листка, исписанных крупным неровным почерком. Один лист на брахидском, другой на таргском с ошибками. На третьем был отпечаток ладони и несколько оттисков с именами продавцов и покупателей. Снизу болталась сургучная печать на потрепанном шнуре.

Купчая на раба.

Илан хотел отдать листы обратно, Аранзар остановил его:

– Это тебе. Подарок.

Илан разгладил смятую купчую на столе. Хорошего раба даром не отдадут. Даже на время. Да, собственно, и видно, что это не облегчение работы в лаборатории. Это подвох.

– Я все-таки попробую спросить, - покачал головой Илан.
– Чего сам хочешь, подарок?

Раб медленно поднял голову и посмотрел на Илана темными запавшими глазами.

– Сдохнуть он хочет, - перебил возможный ответ Джениш.
– Дурак он. Я бы его пришиб, да чужое имущество, нельзя.

– Я тебя умоляю, Джениш, заткнись, - попросил Илан.
– Ну?

– Дайте ножичек - увидите, - замогильным странным голосом произнес раб.

– Ножичков у меня здесь завались, я с ними работаю, - мягко сказал Илан.
– Но ничего не получится.

– И что вы мне сделаете страшней того, что со мной уже было?

– Возьму ножичек, именуемый "ланцет", раскалю его докрасна и прижгу рану, чтобы остановить кровотечение, - объяснил Илан.
– Ты же в госпитале, а я хирург. Поверь мне, ножичками я владею куда лучше, чем ты.

– Мы пришли в нужное место, - бодро объявил Джениш, встал и подобрал с лавки свой черный плащ.
– Доктор Илан знает, что делать. Бежим отсюда.

И они сбежали, оставив купчую на столе. Илан смотрел на раба. Темные, давно не мытые волосы, одежда с чужого плеча, впалые щеки, кожа смугловатая, с серо-желтым от бледности оттенком, необычный разрез глаз. Брахидец-полукровка, сколько лет, не понять. Молодой, только выглядит лет на десять старше.