Дело о мастере добрых дел

Федорова Любовь

– Что мешает сразу жаловаться?
– спросил Илан, стаскивая перчатку и бросая ее под кровать.

Молчит. Обиделся. Жалеет себя, невротик чертов. Теперь доктор Илан будет злым и виноватым, сделал больно.

– Что мешает?
– повторил Илан чуть громче.

– Если это рак, - дрожащим голосом прошептал Актар в стену, - прошу, не нужно меня лечить. Зачем мне лишние страдания, чем скорее я умру, тем лучше...

Илан вернул на место откинутое одеяло, положил на Актара обе ладони, одну на плечо, вторую на бедро, подержал,

потом слегка его встряхнул. На самом деле было желание удушить, просто Илан сдержался.

– Радость моя, - сказал он, очень старательно делая свой голос спокойным и отфильтровывая из речи запрещенные слова и обидные болотные присловья, - я выворачивал тебя наизнанку, я общупал и осмотрел тебя везде, я изучил и запомнил тебя вдоль, поперек и насквозь. Ты мне что такое сейчас лепишь? Думаешь, доктор молодой, зеленый, ничего не понимает? Или доктор хирург и в голове у него одни тупые операционные схемы? Что невнимательный, температуру не измеряет, давлением не интересуется? Ну, так меня научили обходиться без измерений. Я работаю на самом краю, у меня не всегда для этого есть время и есть рядом приборы. Ты у меня на кончиках пальцев. Весь. Как рыбка в волшебном фонаре. Я чувствую тебя по пульсу, по дыханию, по влажности кожи, по рельефу вен, по тонусу мышц... У тебя все хорошо. Отеки уходят, шов заживает, воспаления нет, давление снижается. Ты выздоравливаешь. Я тебе не вру. Придушить тебя иногда хочу за противоречия, за желание жить и полное отчаяние, смешанные один к одному в мерной ложке, это правда. Не дай бог тебе таких пациентов, как ты сам. Я позову Арайну, пусть он с тобой поговорит, пусть объяснит всё то же самое, кажется, он умеет убеждать лучше, чем я. Как он заставил тебя согласиться на операцию? Что сказал тогда?

– Что вы государь Арденны и личный врач императорской семьи, что отказываться нельзя, а то накажут...

Илан удивленно замолчал. У него даже злость прошла.

– Чушь какая. Что значит - накажут? Розгами по жопе, что ли? И ты ему поверил?

– Не знаю... Очень неловко было. И страшно. Словно в дурной сон попал.

– Мальчики, потише, - раздался ворчливый голос Ифара.
– Я спать хочу.

– Похоронил себя из-за ерунды, - укоризненно сказал Илан.

– Что с ним?
– спросил Ифар.

– Спазм копчиковой мышцы. И крестцово-остистая связка повреждена лет сто назад. Наверное, сам забыл, когда и как упал. Раньше поднывало, но терпимо на фоне остальных болячек. Во время операции отлежал или потянул на жестком столе, перенервничал, зажалось всё намертво. Мы-то укладываем, как мне удобно, а не как пациенту. Теперь болит, а он не помнит, почему.

– Тампон с маслом зверовника на всю ночь сам знаешь куда, - сонно отвечал Ифар.
– И не мешайте спать.

– Или тринитрин с ланолином один к пятиста, - согласился Илан.
– Консилиум окончен. Мазь нужно готовить, остальное принесу.

Пошел на пост за лампой, гиффой, перчатками и двумя шприцами, большим и маленьким. Обколоть на ночь, чтобы успокоился и поспал. Не забыть предупредить Гагала. Для акушера травмы копчика, в том числе, застарелые, привычная патология, нередко случаются в родах. Гагал умеет хорошо с этим разбираться. Обязан уметь, иначе зачем его здесь держат. Я люблю людей, говорил себе Илан, люблю пациентов, моя жизнь это пациенты, мое время посвящено пациентам. Они меня бесят. А я их люблю. Даже Намура. Даже

Ифара и других хирургов. Даже терапевтов. Даже тех, кто называет меня "государь Арденны". Убейте меня кто-нибудь, ибо я предвижу свои дальнейшие мучения...

* * *

– Доброй ночи, - сказала Илану госпожа Мирир, когда он открыл дверь, увидев свет у себя в лаборатории.

Илан смолчал. Доброй или спокойной ночи в больницах не желают. Плохая примета - к ночи наоборот. Неспокойной и недоброй.

На столе между тетей Мирой и Намуром была расстелена пропитанная кровью рубаха доктора Эшты. Кафтан в свернутом виде лежал рядом. Илан знал, что кафтан испачкан, но цел. Рубаху он сам еще не рассматривал. Намур что-то ел из лабораторной чашки. Госпожа префект копалась в правом рукаве одним из принадлежащих Илану пинцетов.

– Удобный инструмент, - похвалила она.
– Молодец, что позаботился и все собрал.

– А где... два инспектора?
– спросил Илан.

– В порту.
– Тетя Мира показала на рукав рубахи.
– Видел?

– Еще нет.

– Рукав засучили перед тем, как рубить руку. Чуть в одном месте задето, дырка небольшая. Заботливый жест. Это не убийство. Не грабеж. Не разбойное нападение на улице. Что-то другое. Я бы сказала, что пытка. Или наказание.

– В тех обстоятельствах, которые сопутствовали, то и другое равносильно убийству, - сказал Илан.

– Последствия равносильны, мотивы - нет.

– Вы по одной рубахе это видите?

– Ты ученик Джаты. Что говорил тебе Джата про порядок расследования, помнишь?

– Что нужно отсечь любые возможные ошибки, тогда все само станет ясно. Как в медицине. Диагноз исключения.

– Пострадавший что говорит?

– Он не говорит. В себя пришел, но это ничем не поможет. Не помнит вообще ничего. Даже кто он.

– По голове его не били прежде, чем... наказать?

– Нет.

– Синяки на теле, следы веревок?

– Нет. Совершенно чистый, не считая руки.

– А как он тогда позволил с собой такое сделать и почему все забыл?

Илан подумал.

– В его медицинской сумке не было ни одного пузырька с лекарством. Некоторыми вещами можно напоить. С памятью потом - как повезет. Если штуки две-три вместе влить, точно отшибет надолго. И позволить с собой сделать после них можно еще и не такое.

– Спасибо, - покачала головой госпожа Мирир.
– Это ценная информация. Как сам? Как мама?

Илан не сразу понял, что эти вопросы касаются его лично.

– Работаем по мере сил, - пожал он плечами.
– Госпожа Гедора уехала в Ненк, в лепрозорий. Еще какие-нибудь вопросы будут?

– Ты что, выгоняешь нас?

– Нет, сам пойду спать. Могу оставить ключ советнику Намуру. Кабинет, если здесь никого, лучше запирать на ночь.