Дело Уичерли
Шрифт:
Комната была обставлена дорогой и безвкусной мебелью стиля модерн, которая была в моде года два-три назад, а теперь безнадежно устарела. Вокруг массивного чайного стола стояли громоздкие стулья с прямыми спинками, а поодаль — софа, обтянутая букле. Все это напоминало мне трехстенные макеты, выставленные в витринах мебельных магазинов.
Большую часть спальни занимала необъятная двуспальная кровать с голым, видавшим виды матрасом. Все тут было розовое: и сам матрас, и стены, и занавески с оборками, и абажуры, и ковер, в котором ноги утопали, точно в зыбучих песках. В обстановке
Я раздвинул занавески, в комнате стало светлее, и в глаза мне сразу бросилась висевшая над кроватью абстрактная картина, очень похожая на ту, что я видел в Медоу-Фармс, над камином. Я снял ее со стены и стал разглядывать: какие-то зигзаги, линии, пятна масляной краски, выкрашенная в белый цвет деревянная рамка, внизу инициалы: К. У.
Вешая картину обратно, я обнаружил в двух-трех дюймах ниже крюка дырку, наспех замазанную белой штукатуркой. Толщиной эта дырка была в мой мизинец или в пулю сорок пятого калибра. Я уже было вытащил перочинный нож, чтобы соскоблить с розовой стены белую штукатурку, но передумал: за стеной со скоростью обезумевшего дятла снова застучала машинка.
Мне вдруг ужасно захотелось узнать, не пуля ли это, а если пуля, то не пробила ли она стену насквозь. Прикинув, что дырка в стене находилась примерно на высоте шести футов от пола, я перевесил картину Кэтрин Уичерли пониже, чтобы дырки видно не было, после чего вышел в коридор и постучал в дверь квартиры номер 12.
Дверь мне открыла молодая женщина довольно экзотической наружности: босая, в ворсистом оранжевом свитере поверх черного гимнастического трико; густые рыжие волосы собраны в узел и стянуты резинкой, а в узел продет карандаш. Глаза цвета слегка разбавленного цветочного меда.
— А я решила, что это Стэнли, — шепнула она, но разочарования в ее голосе я не почувствовал. Зато почувствовал на себе пронзительный взгляд ее медовых глаз.
— Меня зовут Лью, — представился я. — Собираюсь поселиться по соседству с вами.
— Я не против.
— Я услышал за стеной пишущую машинку. Это вы печатали?
— Я, — прошептала она. — Пишу историю своей жизни. Хочу назвать эту книгу «В кромешной тьме». Вам название нравится?
— Очень даже.
— Я рада. Кроме Стэнли, я никому еще про свою книгу не говорила. Вам первому. А я подумала, что это Стэнли пришел, хотя обычно он раньше шести из магазина не возвращается.
— Стэнли — ваш муж?
— Не совсем, — вполголоса сказала рыжая, переступая с ноги на ногу. — Он разрешил мне пожить у себя, пока я не кончу эту свою... как ее... автобиографию. — Она была из тех женщин, которые тихим голосом говорят громкие слова.
— По-моему, вам еще рано автобиографию писать.
— Не скажите, я просто молодо выгляжу. Мне уже двадцать четыре. Жизнь у меня богата событиями, и все мне советуют автобиографию написать. Действительно, чем я хуже Джека Керуака и Аллена Гинсберга [8] ? У меня тоже немалый жизненный опыт.
8
Джек Керуак (1922-1969) и Аллен Гинсберг (р. 1926) — американские писатели-битники.
— Охотно верю.
— Может, вы про меня слышали? Я — Джезбел Дрейк.
— Имя знакомое.
— Вообще-то меня зовут Джесси. Но Джесси ведь имя неинтересное, вот я и придумала себе прозвище Джезбел Дрейк, имя взяла из песни, а в отеле «Дрейк» я как-то сама жила, когда еще деньги водились. Ничего, опять появятся, внешностью и талантом меня бог не обидел.
Говорила рыжая скорее сама с собой, чем со мной. Таких девиц я хорошо изучил: они живут мечтой и верят в то, что она рано или поздно сбудется.
—Что вы хотели? — спросила наконец девица, вспомнив про меня.
— В данный момент меня интересует прочность этого здания.
— Прочность здания?
— Именно. Дело в том, что я работаю по ночам, а днем сплю, а потому хочу убедиться, достаточно ли толстые здесь стены.
— А где вы работаете?
— Тайна.
Девица еще раз испытующе посмотрела на меня, словно прикидывала, гожусь ли я для ее автобиографии.
— Военная?
— Так вам все и расскажи. Вы не будете возражать, если я осмотрю нашу с вами общую стену? У себя в комнате я ее уже обследовал.
— У вас есть для этого специальное оборудование?
— Да нет, просто стену выстукиваю. Рукой. Можно войти?
— Входите, мы ведь теперь с вами соседи.
Комната была обставлена дешевой металлической мебелью. В глаза бросались многочисленные детали стереосистемы и прочая музыкальная аппаратура, в том числе магнитофон. У той стены, что меня интересовала, стоял низкий столик с портативной пишущей машинкой, зажженной настольной лампой и ворохом дешевой желтой бумаги.
Я постучал по стене. Судя по звуку, с этой стороны дыры не было. Впрочем, это еще ни о чем не говорило, ведь пуля могла застрять в штукатурке.
— Ну как, толстая стена?
— Вроде бы ничего.
— Не волнуйтесь, днем вы сможете отсыпаться. Я сама люблю днем поспать: дом в это время вымирает, все на работе, я одна. — И, словно бы комментируя сказанное, девица качнула бедром, а затем, упершись рукой в бок, вернула бедро на место. — Ведь вечером Стэнли не дает мне заснуть.
Я побоялся спросить, каким образом, но она пояснила:
— Пускает магнитофон на полную мощность. Видно, днем никак не наслушается, а потом полночи пластинки крутит. Он ведь раньше на радио работал.
— Кем?
— Ведущим музыкальных программ. А теперь открыл магазин музыкальной аппаратуры.
Тут мое внимание привлек к себе плинтус. Я сел на корточки и увидел отверстие в дереве. Сначала я решил, что это дырка от пули, но потом, присмотревшись, понял, что отверстие просверлено дрелью, а затем заклеено фанерой, отличавшейся от плинтуса по цвету.
— Что там? — полюбопытствовала она. — Термиты?
Как бы не так. Дырка под картиной, отверстие в плинтусе, магнитофон, принадлежавший специалисту по радиоаппаратуре, — все это вместе навело меня на мысль: провод пропущен через стену, чтобы подслушивать разговоры в соседней спальне.