Дело Зорге. Следствие и судебный процесс.
Шрифт:
Кое-какие вести о жизни и судьбе заточенных в одиночных камерах участников группы Зорге просачивались и сквозь тюремные стены. Например, в письмах Хоцуми Одзаки и Бранко Вукелича 29 к их семьям, а также некоторых других заключенных содержалось немало намеков, которые могли быть понятны лишь посвященным. Конечно, чтобы преодолеть строгости тюремной цензуры, воспрещавшей сообщать что-либо о других заключенных, приходилось прибегать к эзоповскому языку.
Такие письма становились достоянием не только их адресатов, но и людей, связанных с ними дружескими, родственными и другими узами. Вот что об этом пишет Син Аоти: «С некоторыми письмами Одзаки, присланными из тюрьмы, я ознакомился задолго до того, как они были опубликованы (впервые они были
Тюрьма с ее невыносимым режимом, с ее жестокостью делала свое страшное дело. Первым 15 декабря 1942 г. умер журналист echo Кавамура, обвиненный полицией в принадлежности к организации Зорге. Семь с половиной месяцев спустя, 2 августа 1943 г., наступила очередь Ётоку Мияги — японского патриота, талантливого художника, целиком отдавшего себя любимому искусству и борьбе с ненавистным фашизмом.
Находясь на свободе, Мияги отдавал живописи много времени и сил. Он писал маслом, а чаще пастелью. «Некоторые оставшиеся после него картины,— замечает Хоцуки Одзаки, — отличаются большим своеобразием и отмечены печатью истинного таланта. Мияги погиб, не дождазшись крушения японского фашизма, но произведения, которые он создавал, горячо призывая в душе этот час, как бы передают нам страстный шепот этой его молитвы»31.
И все же Мияги не замыкался в своем творчестве. Как и Хоцуми Одзаки, он руководствовался в жизни велениями совести и сознательно поступался своими личными интересами и привязанностями. «То, что мы делаем сейчас,— не для меня. Но обстановка нас вынуждает. Нельзя отказываться от того, что не устраивает нас лично. Ставка очень важная»32, — сказал как-то Мияги своему другу Тэйкити Каваи.
Одзаки глубоко переживал смерть своего друга и единомышленника. Мияги обучал его дочь живописи. Его произведения украшали стены дома Одзаки, который очень высоко ценил мастерство своего друга. Сообщая жене о смерти Мияги, он писал о его картинах: «Они полны какого-то очарования. Выполнены они в каком-то совершенно особенном колорите, и в каждой из них скрыта глубокая грусть... Я прошу тебя тщательно хранить все картины Мияги, имеющиеся у нас в доме»33.
Но вот в письмах Одзаки вес чаще начали проскальзывать жалобы на собственное недомогание. Его мучили то одни, то другие болезни. Он все больше слабел.
В столь же тяжелом состоянии находились и другие узники Сугамо. Осужденный на пожизненное заключение, Бранко Вукелич буквально таял в своей одиночной камере. Кто бы мог признать теперь в этом изможденном человеке жизнерадостного, общительного и остроумного собеседника?
Со своей женой Есико Вукелич прожил лишь два счастливых года. Их сыну Хироси не было и года, когда люди из токко увели его'отца. Исполняя волю мужа, Есико Ямасаки-Вукелич долго разыскивала мать Бранко. Наконец судьба ей улыбнулась. 15 декабря 1946 г. она получила возможность послать ей письмо. Вот выдержки из этого послания: «Дорогая мама! Один французский корреспондент в Токио сообщил, что его агентству удалось найти Вас в Загребе. Узнав об этом, я была счастлива... Корреспондент сообщил хне также, что Вы желали бы узнать подробности, касающиеся Бранко. Мне очень горько, что я вынуждена рассказывать о таких тяжелых вещах...
Наша совместная счастливая жизнь длилась недолго. 18 октября 1941 г. Бранко был арестован. Его посадили в тюрьму Сугамо в Токио. До апреля 1944 г. я еще имела возможность навещать его, приносить ему одежду, книги, деньги, чтобы он мог купить себе что-нибудь. Затем мне разрешили видеть его лишь раз в месяц...
В июле 1944 г. он был переведен в тюрьму Абасири на острове Хоккайдо — самый плохой с точки зрения климата район на севере нашей страны.
Столь же изнурен суровым тюремным режимом и полуголодным существованием был и Макс Клаузен.
Для отбывания пожизненного заключения, к которому он был приговорен, Клаузен был переведен в тюрьму г. Сэндай. Но условия там были еще тяжелее. Вот что вспоминает об этом периоде своего заключения Макс Клаузен: «В камере, куда меня бросили, уже давно никто не сидел. Там не было даже циновки, а из щелей пола выползали сотни тысяч блох. Я не мог спать. Я не знал покоя ни ночью, ни днем... Когда меня освободили, здоровье было совершенно подорвано, сильно отекли ноги, страдал авитаминозом... По прибытии в Токио я впервые после войны увиделся со своей Анни. Мы были настолько худы, что сначала не узнали друг друга» 35.
Рано утром 7 ноября 1944 г. Хоцуми Одзаки решил написать письмо жене и дочери. Это было его обычное, очередное письмо. Незадолго до этого приезжал с Тайваня повидаться с ним его отец. В это утро старик находился уже на обратном пути. Одзаки выражает беспокойство, благополучно ли завершится поездка отца. Он просит жену немедленно уведомить его, как только станет известно, что отец добрался до дому. Как всегда, он беспокоится о жене и дочери. Их будущее его путает. «В последнее время все чаще и чаще слышны сирены воздушных тревог». Какие еще испытания предстоят его народу и дорогим для него Эйко и Нко? А тут надвигается зима, а с нею и новые трудности. «Становится все холоднее. В этом году, я думаю, нехватка угля будет еще сильнее. Я тоже буду изо всех сил бороться с холодом». Он молит судьбу, чтобы жена и дочь были здоровы и способны преодолеть новые и еще более тяжелые испытания 36.
Отправив письмо, Одзаки, как обычно, принялся за чтение, не подозревая, что это было его последнее утро. Вот как об этих минутах вспоминает один из заключенных:
«Дверь 11-й камеры первого этажа второго корпуса медленно открылась.
— Ну, что же, выходи,— с запинкой, показывая взглядом, произнес старший надзиратель.
— Переодеваться? — медленно ответил вопросом Од-
вакн-кун.
Тюремщик молча кивнул головой.
Одежда смертника для этого дня, который все же когда-то должен был наступить, была уже подготовлена. Одзаки-кун быстро переоделся с головы до ног.
— Долго я доставлял вам хлопоты... теперь протайте.
Кинув эти прощальные слова тюремщикам, сопровождаемый старшим надзирателем, он твердыми шагами вышел из камеры».
Ритуал приведения смертного приговора в исполнение включал в себя опрос осужденного: имя, возраст и т. д. Делалось это якобы для того, чтобы удостовериться, то ли это самое лицо, которое должно быть предано казни. Затем следовало оглашение приказа о приведении приговора в исполнение. Формально вся процедура облекалась в форму строгого соблюдения «законности». Но это было не что иное, как хорошо рассчитанный садизм — прежде чем умертвить осужденного, его подвергали последней моральной пытке.
Что касается Рихарда Зорге и Хоцуми Одзаки, то и это испытание, которому их подвергли в смертный час. не смогло принести удовлетворения тем, кому надлежало привести приговор в исполнение.
День казни —7 ноября —был выбран не случайно. Га мои Юда, возглавивший к тому времени отдел по идеологическим преступлениям прокуратуры Токийского округа, впоследствии утверждал, что для приведения смертного приговора в исполнение «был специально выбран день годовщины русской революции, исходя из благожелательства, характерного для японского буендо (кодекс самурайской морали.— С. Б.)»37. Однако это утверждение не более чем жалкая и циничная попытка задним числом оправдать садистскую изощренность фашистских инквизиторов.