Дело
Шрифт:
— Не то чтобы специально мое.
— А чье? — спросила Маргарет.
Он ответил ей, что по уставу колледжа первый шаг должны были бы сделать члены подкомиссии, то есть Найтингэйл и Скэффингтон.
— Вот видишь, — сказала Айрин, — обязательно ли тебе тогда принимать в этом деятельное участие?
— Нет, не обязательно, — ответил Мартин. И добавил — По правде говоря, чтобы не рассориться с половиной членов совета, мне следует держаться более или менее в стороне.
— Следует? — воскликнула Маргарет. Она покраснела. — Ты что, в самом деле хочешь, чтобы он отошел в сторонку? — горячо сказала она.
И почти тотчас же, словно ее отражение в зеркале,
— Ну, — сказала она, — кто-нибудь ведь да уладит все это, если там вообще есть что улаживать. Если без нашего Мартина нельзя было бы обойтись, тогда, конечно, другое дело. А так, пусть с этим грязным делом возится Джулиан Скэффингтон. Он для этого создан. Этой паре ничего не стоит со всеми здесь перессориться. Я ведь что хочу сказать — только мы так славно устроились, первый раз в жизни у нас нет никаких врагов…
— Уж не в том ли дело… не боишься ли ты, что Мартину может повредить в будущем, если он вмешается?
Айрин ответила ей смущенно, с вызовом:
— Что ж, если говорить начистоту, — да, я боюсь и этого.
Маргарет покачала головой. Даже став моей женой, познакомившись с моими коллегами и увидав воочию, как тернист и извилист путь к успеху, она все еще сохраняла какие-то иллюзии. Ее дед вышел вместе со своим братом из членов совета колледжа в знак протеста против тридцати девяти догматов [6] . Иногда, когда мне хотелось поддразнить ее, я спрашивал, сознает ли она, какую роль для них — да и для нее тоже — сыграло то обстоятельство, что оба они были людьми состоятельными. Она сохранила прямодушие, унаследованное от них. Она вовсе не считала, что мы с Мартином скверные люди. Любя меня, она даже находила во мне некоторые достоинства. Но уловки, расчет, своекорыстье людей, прокладывающих себе путь к успеху, не встречали у нее сочувствия.
6
Тридцать девять догматов англиканской церкви.
— Интересно, — сказала она, не обращаясь ни к кому в отдельности, — усомнилась ли в нем хоть раз Лаура?
— Нет, — ответил я.
— Для нее на свете никого не существует, кроме него, — сказал Мартин, — не представляю себе, чтобы она хоть на секунду могла усомниться в нем.
— В таком случае, на всем свете она была единственная. Воображаю, что она должна была пережить.
Я понимал, что Маргарет умышленно играет на наших лучших чувствах. Она тоже была непроста. Она совершенно точно знала, что ей нужно от Мартина и — если я смогу принять в этом деле участие — от меня.
Но Айрин парировала, небрежно заметив:
— Мне-то она этого, во всяком случае, не расскажет. Меня она терпеть не может.
— Почему бы? — спросил я.
— Представить себе не могу.
— Наверное, ей показалось, — заметил Мартин, — что ты взяла Дональда на прицел.
— Ну уж этого ей показаться не могло. Никак не могло, — закричала Айрин, охваченная шумным весельем при одной только мысли (несмотря на то что терпеть не могла Говарда и уже много лет была примерной женой), что ее подозревают в нарушении супружеской верности.
Затем она обратилась к Маргарет:
— Им
— Опять же мягко выражаясь, — сказал Мартин.
— Ты не станешь впутываться без особой нужды? Вот все, о чем я тебя прошу. Не станешь?
— Неужели, по-твоему, я когда-нибудь впутывался во что-нибудь зря?
Никто из нас не знал наверное, что именно он собирается предпринять и собирается ли он вообще предпринимать что-нибудь. Даже когда позднее, в тот же день, на обеде у ректора он начал осторожно выяснять мнения, по тону его было невозможно определить, что думает на этот счет он сам.
До тех пор, пока Мартин не занялся выяснением мнений, обед протекал по раз и навсегда установленному торжественному распорядку кроуфордовского режима. Обед этот вообще не состоялся бы, если бы не мое присутствие в Кембридже, так как Кроуфорды вернулись домой только вечером на второй день рождества. Однако Кроуфорд, с которым меня никогда не связывали особенно дружеские отношения, поставил себе за правило чествовать всех без исключения бывших членов совета колледжа, добившихся некоторого успеха во внешнем мире, когда они приезжали в Кембридж. Итак, вечером того же дня Найтингэйлы, Кларки, Мартин с Айрин, мы с Маргарет и сами Кроуфорды пили в ожидании обеда херес в величественной гостиной резиденции — мужчины во фраках, так как в вопросах этикета старомодный кембриджский радикал Кроуфорд не соглашался уступить ни на йоту.
Он стоял, засунув руки в карманы, и, раздвинув фалды, с непобедимо довольным видом грел спину у собственного камина. Это был массивный, невысокий человек, который и сейчас, в семьдесят два года, ходил легкой, упругой походкой. Ему никак нельзя было дать семидесяти двух лет. Его бесстрастное лицо Будды, круглое и с мелкими чертами, было гладко и моложаво; точнее сказать, оно было вне возраста — такие лица часто встречаются у азиатов и очень редко у европейцев. В черных блестящих, гладко причесанных волосах не было и намека ка седину.
С радушием, не относящимся ни к кому в отдельности, он поговорил с каждым из нас. Мне он сказал, что перед самым рождеством слышал разговор обо мне в клубе (он подразумевал «Этиниум» [7] ); Найтингэйлу — что тот очень удачно купил для колледжа последние акции американских предприятий; Мартину — что недавно приехавший американский физик-аспирант подает, по-видимому, большие надежды. Когда же мы перешли в столовую и сели за стол, он все с тем же радушием обратился уже ко всем сразу. Темой беседы, пока мы ели великолепный обед, он избрал привилегии.
7
Клуб ученых в Лондоне.
— Как человек намного старший, чем все здесь присутствующие, — продолжал он, — могу сказать, что я был свидетелем того, как бесследно исчезали одна за другой очень многие привилегии.
Кроуфорд разливался в красноречии. Единственно, в чем сходились все до одного серьезные люди на свете, — это что с привилегиями пора кончать. Начиная с дней его юности, они постепенно и неуклонно сходили на нет. Все попытки остановить этот процесс ни к чему не приводили; в этом случае реакция так же бессильна, как и во всех других. Нигде в мире люди не желают больше мириться с тем, чтобы кто-то пользовался привилегиями только потому, что у него кожа другого цвета, или потому, что он говорит немного по-иному, или потому, что ему посчастливилось родиться в богатой семье.