Делу конец – сроку начало
Шрифт:
— Кто там? — спросил неприязненный голос. Похоже, хозяин квартиры не любил приваживать гостей.
— Конь в пальто! — грубо отозвался Кулик. — Ты глаза продери да посмотри как следует.
Минуту стояла напряженная тишина. Сергей Ковылев зябко поежился. Он кожей ощущал, как через махонький глазок пытливо и настороженно всматривается чей-то зрачок. Наконец звякнула цепочка, и дверь неохотно распахнулась.
— Не ожидал? — протянул Кулик, перешагивая порог квартиры, невольно оттесняя хозяина от двери.
— Признаюсь, ждал кого угодно, но только не тебя, —
— Это я знаю, — сдержанно заметил Куликов, входя в прихожую, и коротким взглядом полоснул по стенам. — Вот поэтому я здесь. Надо же где-то прятаться. Или ты откажешь мне в гостеприимстве?
Затылок у Афони зачесался не то от нежданной радости, не то от забот, что обязательно появятся с их появлением.
— Отказать я тебе не могу. Но вряд ли это самое безопасное место в Москве. Ты же знаешь, меня менты пасут. Не ровен час, и сюда могут наведаться.
Руку для приветствия Стась не протянул, по-свойски прошел в гостиную, заглянул в другую комнату, осмотрел туалет и, кинув взгляд на Ковыля, который безучастно болтался у порога, объявил:
— А знаешь, мне здесь нравится, у тебя очень мило. Уютно. Вижу, что мужик ты чистоплотный. А может, ты бабенку какую завел, а? Ты так и скажи, мы уйдем, — испытующий взгляд остановился на переносице Афони. Тот не отвел глаз. Выдержал.
— Не гони порожняк. Живи, сколько хочешь, знаешь ведь, что не выгоню.
— А за себя не боишься? Ведь под срок попадаешь за укрывательство. — Куликов снял пиджак и повесил его на вешалку.
Визит его затягивался надолго. Афоня Карельский негромко крякнул — подобное соседство сулило мало приятных минут.
Ковыль сел на продавленный диван, который, взмолившись, протяжно скрипнул. Он почти не знал хозяина и сейчас с интересом посматривал на его худое лицо, смахивающее на щербатое высохшее полено, пролежавшее за раскаленной печью не один десяток лет. Кожа у него почернела, чем напоминала экваториальный загар. Только зек, прокантовавшийся с десяток лет в лагерях, мог безошибочно признать в нем бродягу. Людей с подобным загаром можно встретить далеко за Полярным кругом, где снег задерживается на сопках до середины июля. И ультрафиолетовые лучи, обламываясь о сверкающую наледь, остаются на коже в виде темного несмывающегося налета. Об Афоне Карельском можно было сказать одно — побывал, навидался.
— Водки хочешь? — открыл он холодильник, вытягивая запотелую бутыль.
— Не откажусь, — обронил Куликов.
— Ты уж извини, у меня здесь не кабак, и я не рассчитывал на твое появление, так что могу предложить только соленые огурчики… Ну вот еще сала шматок, — заглянул он еще раз в холодильник.
На столе брякнули рюмки, стукнуло несколько раз лезвие ножа о доску, и сладкоголосой симфонией полился тоненький ручеек горячительного напитка.
— По первой чокаться не будем, — объявил Куликов и махом опрокинул небольшую рюмку в рот. И, горько поморщившись, удовлетворенно объявил: — Как вода прошла.
— А у меня горло садануло, будто йодом, — пожаловался Сергей Ковылев,
— Это бывает, — подхватил Афоня Карельский, — особенно, когда отвык. Ты небось больше на благородные напитки напираешь да на пиво?
— В основном на пиво, — согласился Ковыль, — немецкое. Оно послабже нашего будет, да и помягче.
— Во-от, — удовлетворенно протянул Афоня, — а мы свое горло спиртягой закалили. Все как есть прожгли. Так что ты дальше-то делать думаешь, Стась? — Глаза у Афони блеснули, первый признак того, что желудок требовал продолжения.
— А может, ты что посоветуешь?
Лицо Афони Карельского отражало усиленную работу мысли. Судя по его выражению, он обладал возможностью переправить Куликова в любую точку планеты в опломбированном вагоне. И сейчас просто прикидывал, в какую именно.
— Трудно сказать. Хотя можно попробовать кое-что. Но на вокзалы и в аэропорт соваться не стоит. Наверняка там у каждого мента твое фото, а потом, мне сдается, тебя не только мусора ищут.
— С чего ты взял?
— Ты на меня обиду не держи, говорю то, что слышал: будто бы ты Назару Колотому помог в иной мир уйти, а такое воры не прощают. И поэтому я даже удивлен, почему ты до сих пор живой разгуливаешь. Водку со мной пьешь.
— Ты что, водку мне пожалел? — беззлобно укорил Кулик. — Я ведь могу заплатить… за удовольствие.
— Напрасно ты к словам цепляешься, Стась, я говорю то, что слышал.
Налили еще по одной. Небрежно, как если бы вместо водки была обыкновенная вода. На гладкой полированной поверхности остались небольшие круги.
— Не хотел бы трепаться тебе в отместку, Афоня, но про тебя тоже мало приятного говорят.
— Например? — насторожился Афоня Карельский.
— Не держи на меня обиду, но будто бы ты с операми снюхался.
Пить водку Афоня не стал. Аккуратно поставил рюмку на стол, чуть расплескав прозрачное содержимое. Кровь мгновенно схлынула с лица Афони, и кожа, через темный слой загара, выглядела неприятно желтой.
— Что за базар, Кулик? За такое и перо в бок получают!
От угощения Стась не отказался — выпил махом, едва закусив, усмехнулся уголками губ и примирительно произнес:
— Ну что ты пургу гонишь. Никто на тебя не наезжает, я же сказал, что просто слушок такой циркулирует. Ладно, ты не напрягайся, не держи зла. Лучше скажи, куда нас спать уложишь.
— У меня не люкс, диван свободный, вот здесь и устраивайтесь.
— Ты бы, Афоня, здоровьице свое поберег, а то ручки у тебя подрагивают. Что-то ты нервничаешь больно. Может, ждешь кого-то? Ты так и скажи.
— Никого я не жду, — отмахнулся Афоня Карельский и перевел взгляд на телефон.
— Ну и ладненько.
Резкое неприятное дребезжание телефонного звонка заставило вздрогнуть. Звенел звонок так, будто подергивал оголенные нервы.
— Что же ты стоишь, родимый, — неожиданно ласково обратился Куликов к хозяину, — трубочку бы взял да переговорил, а то товарищ беспокоится, услышать тебя хочет. Или тебя что-то тревожит?