Демонический Любовник
Шрифт:
– Мое место, – сказал он, – Это Темная Планета Дезинтеграции, Блуждающая Планета, не имеющая орбиты. Там я вернусь, клетка за клеткой, молекула за молекулой, атом за атомом, к состоянию изначальной субстанции, из которой возник, ибо для меня не будет Чистилища, но будет уничтожение, ведь я полностью посвятил себя тьме и попросил зло «стать моим Богом».
– Ты уверен, сын мой, что ты безоговорочно предан злу? – сказал старик.
– Не моя вина, если это не так, – прорычал Лукас. Их спор прервала Вероника.
– Я не могу отправить его на уничтожение, Доктор Латимер. Может быть, я очень глупа и совершаю ошибку, но я действительно не могу этого сделать. Я не думаю, что он сможет кому-либо навредить, если я не стану помогать ему в этом, и, возможно, если мы
– Время – это то единственное, чего у нас нет, моя дорогая. Космические приливы все время находятся в движении. Он должен пойти либо одним, либо другим путем, вернуться обратно в жизнь или отправиться вовне, к смерти души.
– Тогда почему он не может вернуться, если это возможно?
– Потому что он может вернуться, только используя вас, и тогда вы окажетесь там, где сейчас находится он.
– Там действительно так ужасно? – спросила Вероника.
– Да, – быстро ответил Лукас.
– Спрашиваю второй раз, – сказал старик, концентрируясь на закутанной фигуре перед ним.
– Куда ты пойдешь, сын мой?
Лукас молчал.
– Примешь ли ты расплату, сын мой?
Крылья еще плотнее сомкнулись вокруг его тела и дрожь, казалось, прошла по нему.
– Нет, если в моих силах избежать этого.
– То есть ты решаешь остаться на плане проявления, используя жизненные силы этой девушки?
Последовала долгая пауза, поскольку Лукас, казалось, не мог принять никакого решения.
– Придется выбрать что-то одно, – сказал старик.
– Я знаю, – ответил Лукас.
Он посмотрел на Веронику, полулежавшую в большом кресле, когда вдруг она с тревогой потянулась к нему.
– Я не знаю, что все это значит, – сказала она, – Но я никуда не отпущу вас, я обещала, что останусь с вами до конца и я сделаю это. Я не могу позволить вам навредить детям, но и прогнать вас совсем я тоже не могу.
Лукас криво усмехнулся.
– Я ведь могу уйти и сам, малышка Вероника.
Старик напрягся, сидя в кресле, и, казалось, задержал дыхание, ожидая, что скажет дальше серая фигура в углу.
Огонь успел погаснуть, прежде чем они вновь заговорили.
– Существуют определенные вещи, – слова падали с губ медленно и тяжело, словно капли воды в пещере. – Которые делать нельзя.
В комнате вновь повисла тишина, и ни один звук, ни внутри, ни снаружи, не нарушал ее, а затем, наконец, вновь раздался голос Лукаса.
– Если бы это был кто угодно другой, Вероника... Нет, я не могу этого сделать.
Затем, когда он собрался с силами, вновь раздался его голос, звучавший, словно колокол, и в нем появились нотки некоей радости.
– Это конец, Вероника. Прощайте и будьте счастливы, вы свободны и храни вас Бог. Забудьте все, что можете забыть, и простите все остальное. Или, если вам хочется помнить, то помните, что я любил вас.
Вероника встала и повернулась к нему в темноте, и наблюдавший за ними старик увидел, что она больше не была ребенком, ибо душа, жившая много веков, наконец, полностью вошла в свою обитель.
– Я ничего не забуду и мне не за что вас прощать. Мы вместе шли этим путем. Для вас я была душой, вы же были разумом для меня. Если вы отправитесь на Темную Планету, то я отправлюсь туда с вами, а если я останусь здесь, то и вы тоже останетесь.
– Не в нашей власти решать, что нам делать, – ответил Лукас. – Я отправлюсь к Тем, Кто сам решит, что со мной делать...
И вскинув руки, он призывным голосом воскликнул:
– ...Ибо я выбираю расплату
Эти слова, казалось, внезапно изменили всё. Серую фигуру в капюшоне охватил огонь и всюду распространился малиновый дым, похожий на свет горящего города. Вновь из каждого темного угла и каждой щели этого мрачного дома раздался гогочущий смех, и на каждый раскат отвечал веселый хохот с высоты небес, где ночные облака неслись пред ярким ликом Луны. Казалось, что в каждом клочке темноты таилось торжествующее зло и Лукас попал к нему в руки. Порыв яростного ветра ударил в дом и стены его покачнулись, а стропила и брусья заскрипели так, как если бы вся эта ветхая конструкция решила рухнуть. Стекла, вырванные из рам, осыпались на пол ливнем острых осколков. Нечто, что было плотнее тьмы, ворвалось в комнату вместе со штормом, быстро прошлось по всем поверхностям невидимыми щупальцами, а затем, найдя то, что искало, вновь унеслось туда, откуда пришло. Шторм закончился также внезапно, как и начался; комната, свободная от всех присутствий, казалась простым человеческим жилищем, разрушенным стихией. От сил, что обрушились на него, не осталось и следа, как и от вызвавших их страстей, если не считать того, что из угла, в котором стояла серая фигура в капюшоне, волнами доносился запах гниения.
Кошмарный ветер стих также внезапно, как и возник, и комната погрузилась в кромешную тьму. Вероника слышала, что старик неуклюже пытается зажечь спичку. Наконец, появилось слабое бледное пламя, еле видимое во мраке. Лампа, разбитая вдребезги, валялась в углу, и старый доктор неспешно огляделся в поисках чего-либо, что можно зажечь. Обернувшись, он внезапно замер с еле слышным возгласом, ибо в проеме разбитой двери виднелась человеческая фигура. Они оба уставились на нее в немом удивлении, разглядывая в свете затухающего пламени странное, беспристрастное лицо незнакомца с глубокими морщинами на пергаментной коже, которые казались еще более глубокими в мерцающем свете, впалыми щеками, высокими скулами, мощной челюстью и высоким лбом. Сверкающие, глубоко посаженные глаза напоминали ястребиные, но не были монгольскими, хотя новоприбывший скорее был азиатом, чем европейцем, и даже то, с какой гибкостью и спокойствием он вошел в комнату, создавало ощущение, что он прибыл с Востока, но все же Вероника знала, что этот человек не был азиатом, также как и не был человеком Запада; он был чем-то совершенно другим. В нем ощущалась огромная сила, абсолютно беспристрастная, совершенно не контролируемая. Вероника видела достаточно членов мистического Братства, в чьей штаб-квартире ее одно время прятали, чтобы распознать в нем одного из них. Сияющие глаза Доктора Латимера, кошачья грация Лукаса, исходящее от сурового мужчины ощущение беспристрастной силы – все это, развитое до куда больших пределов, было сконцентрировано в одном человеке. Она поняла без всяких объяснений, что этот человек был связан с Братством, но стоял намного выше и был чем-то намного большим, чем те, с кем она сталкивалась прежде и кто заведовал его делами. Он настолько же превосходил Лукаса в своем развитии, как Лукас превосходил ее, и она знала, что этого человека не только нужно было слушаться, но и что ему можно было доверять.
Спичка в руках старика потухла, пока он молча смотрел на пришедшего, и комната вновь погрузилась в темноту и тишину.
Голос незнакомца разрушил чары.
– Вы знаете, кто я?
– Да, вы... Вы... Третий.
Ответ Доктора Латимера был сбивчивым, как бывает всегда, когда человека захлестывают эмоции.
– Совершенно верно. Я Третий. Теперь, полагаю, вы разожжете камин. Есть вопросы, которые нам нужно обсудить.
Вероника слышала звук шагов незнакомца, идущего по паркету. Он двигался в темноте с такой точностью, как будто бы видел, куда идет, и звон металла сообщил ей о том, что он взял со стола возле двери два медных подсвечника. К тому времени, как Доктор Латимер зажег спичку, он уже стоял перед ним, держа их.
Теперь Вероника могла его рассмотреть. Свободное шерстяное пальто, которое он носил, заставляло его казаться выше и массивнее, но когда он снял его, она увидела, что на нем был обычный цивилизованный брючный костюм. В отличие от многих изучавших оккультизм, члены этого Братства, действительно обладавшие знанием и силой, не стремились производить впечатления, а скорее старались скрыться под покровом условностей, чтобы спокойно заниматься своими делами. «Не ссорьтесь с Миссис Гранди, – однажды сказал ей Лукас. – С этой старой леди стоит подружиться, если хотите жить спокойно». Новоприбывший, очевидно, был того же мнения, ибо старался выглядеть и вести себя как обычный человек.