Демоны луны
Шрифт:
В этот момент в луче фонаря обозначилось что-то черное, оно стремительно неслось вниз и, когда достигло колен Юмико, раздался ее исступленный вопль:
— Сёдзи! Сёдзи!! Убей его!!! Скорей!!
Акэти быстро взял с колен Юмико высохшего богомола, вероятно выпавшего из паучьих сетей. Такэхико вспомнилась подобная ситуация во дворе особняка. И Акэти знал о ней — и по рассказам Сёдзи, и из дневника.
— Госпожа Огавара, вы что, так боитесь богомолов? — удивленно спросил он.
Юмико не могла говорить, ее била дрожь.
— Не боитесь пауков, сороконожек, змей, и только богомолы наводят на вас такой ужас? А почему — знаете?
Юмико молчала.
— Видимо,
Акэти пристально посмотрел в расширившиеся от страха глаза Юмико.
— А говорю я вот о чем. Во время совокупления самка богомола поворачивает голову назад и загрызает самца. Тот в любовном экстазе не сопротивляется…
Акэти не успел договорить. Юмико в отчаянии зажала уши руками и, словно обезумев, неистово вертела головой.
— Вам тяжело это слышать? Значит, я угадал. Значит, вами движет эта неутолимая страсть. Так просто человека не убьешь — сами говорили: общество осудит и очень сурово. Вот и приходится долго и тщательно готовить этот ваш заключительный аккорд любви. Вообще-то издавна люди говорят: так люблю тебя, что съесть хочется. Но слишком прямолинейно и гипертрофированно выглядит это у вас… Позвольте рассказать вам одно предание. Высоко в горах живет чудовище, которому постоянно нужна жертва — красивая девушка. Выбрав жертву, на крыше дома, где она живет, чудовище оставляет знак — белое перо. На следующий день безропотные жители деревни торжественно приносят в паланкине девушку к храму в горах и оставляют там. Глубокой ночью появляется чудовище и пожирает жертву. Разве вы сильно отличаетесь от него? Вы то же самое чудовище, только в образе красивой женщины. И ваши жертвы — молодые мужчины. Вы наверняка знаете это предание. Отсюда и белые перья, которыми вы помечали свои жертвы.
Юмико отрешенно смотрела в одну точку. Казалось, она не слышала того, о чем горячо говорил Акэти.
— Я боялся, что вы, госпожа Огавара, попытаетесь покончить с собой, так поступил бы каждый уважающий себя человек. Но эти категории — честь, совесть, достоинство — вам неведомы. Вы поставили себя над обществом, выше религии, выше морали. Но нет, вы не доросли до морали. Вы остались животным. И любовь для вас — лишь плотское наслаждение. А вот интеллект развит чрезвычайно. Поразительное сочетание — душа животного и высочайший интеллект. Такие люди появляются, наверное, раз в тысячу лет… Вы понимаете, вас ждет строгий суд. Но он, кажется, не страшит вас, скорее, наоборот, вы ждете его, для вас и это — удовольствие. Ведь и ко мне, разоблачившему вас, вывернувшему наизнанку вашу душу, и ко мне, как я вижу, вы не испытываете враждебности. В ваших глазах даже в этот момент я вижу неистребимое вожделение. Оно пугает меня. — Акэти вытер платком лоб и шею. Он был взволнован так, что его пот прошиб. Чары этой страшной женщины действовали и на него.
— Да, я вас люблю, — абсолютно спокойно проговорила Юмико.
— Наверное, будь у вас пистолет, вы бы убили меня, — сказал Акэти. — Два человека знают вашу тайну — я и Такэхико. Тогда уж надо убивать обоих. К тому же оба любимы вами. Сёдзи сам готов был умереть, но я разума не потерял.
— Я и не помышляю о том, чтобы убить вас, — тихо проговорила Юмико. — Вы уже все знаете. Добавить больше нечего. Я готова полностью следовать вашим указаниям.
Да, уважаемый читатель, события идут к закономерному финалу. Юмико Огавара закончила свою долгую кровожадную игру сокрушительным проигрышем. Акэти одержал убедительную победу. Но почему-то он медлил, не торопился ставить последнюю точку. Может, потому, что не мог не оценить должным образом и то хорошее, что все же было в этой женщине, — сильный, независимый характер, неземную красоту, чистосердечность признания и даже чувство любви к нему.
Но прочь сантименты. Акэти резко поднялся, направился к выходу и свистнул. Сразу же у входа в блиндаж показалась невысокая фигура Кобаяси.
— Позвони, пожалуйста, сыщику Миноуре, сообщи, что преступник пойман. И четко растолкуй, где мы находимся.
Потом Акэти повернулся к неподвижно сидевшим Юмико и Такэхико:
— Минут через двадцать приедет полиция. Маркизу я решил пока ничего не говорить. Госпожа Огавара, хотите встретиться с супругом?
— Лучше потом, — ответила Юмико. — Он, конечно, будет очень тяжело переживать… А я уважаю его и люблю. Не меньше, чем вас, господин Акэти.
— Все же до конца не могу вас понять, — признался в замешательстве знаменитый детектив.
Минут пять все молчали.
— Когда ждешь кого-нибудь, время тянется так томительно… — нарушила тишину Юмико. — Были б карты, можно было бы скрасить ожидание…
В ее словах, интонации не было позы. Она просто сказала то, о чем в этот момент думала.
Дьявол
Кисть руки
В то лето писатель Сёити Тономура, автор детективных романов, проводил отпуск у себя в деревне S. префектуры Нагано.
Зажатая со всех сторон горами, деревня эта кормилась с террасных полей; была она холодна, угрюма, но все же воздух ее живительно действовал на писателя.
Дни здесь были почти вполовину короче, чем на равнине: только рассеется утренний туман и засияет солнце, как уже, глядишь, опускается вечер.
Дремучие рощи вековыми деревьями, будто щупальцами, сжимали клочки ухоженной земли, и без того теснимые скалистыми зубьями гор. Безуспешны были старания усердных крестьян отвоевать для террас еще хоть немного земли.
В эту патриархальную картину совершенно не вписывалась железная дорога, громадной змеей извивавшаяся по лощинам. Восемь раз на дню проходили по ней поезда, и каждый раз, когда, задыхаясь на подъемах и изрыгая огромные клубы дыма, черный паровоз натужно тащил за собой состав, окрестности сотрясались, как при землетрясении.
Лето в горах пролетело быстро, по утрам уже явно ощущалось прохладное дыхание осени. Пора возвращаться в город. Пора расставаться с наводящими тоску горами и долами, полями-террасами, железной дорогой…
Молодой писатель брел по тропинке, мысленно прощаясь с каждым деревцем и кустиком, которые за два месяца стали ему родными. Следом шел Кокити Ооя, сын старосты, самого зажиточного человека в деревне.
— Скоро тут станет совсем тоскливо… Когда уезжаешь? — спросил Ооя.
— Завтра или послезавтра. Больше не могу задерживаться. Никто, правда, меня дома не ждет, но пора заняться делом, — ответил Тономура, бамбуковой палкой сбивая с травы росу.
Тропинка пролегала вдоль железнодорожной насыпи, прорезавшей зелень полей и черноту лесов, и тянулась к сторожке перед тоннелем на самой окраине деревни. Примерно в пяти милях отсюда на плоскогорье располагался оживленный городок, и поезда, связывавшие с ним деревню, чем дальше в горы, тем чаще ныряли в тоннели, но этот был первым.