День да ночь
Шрифт:
Соломин и сам видел, что фрицы. Вцепился пальцами в баранку и пригнулся. Не сбавил скорость, а вроде бы даже увеличил ее и свернул с дороги. Машина при этом накренилась так, будто шофер разворачивался только на левых колесах. Лихачев понимал, что машина на двух колесах ехать не может. Большой, тяжелый "студебеккер" - это не велосипед. Но разворот был таким стремительным и крутым, что за лобовым стеклом земля встала дыбом, а за боковым, со стороны Лихачева, и вовсе ее не стало видно - только небо. Лихачев ухватился за какую-то железяку, еле удержался. "Сейчас перевернемся", - решил он. Но не успел как следует испугаться,
* * *
Хуже всех было Опарину. Когда Соломин разворачивал машину, Опарина стало выносить за борт. Он упирался во что-то ногами, хватался за что-то руками, а его все выносило и выносило. Пожалуй, только обезьяна могла бы при таком крене остаться в кузове, если бы пустила в ход все четыре руки, да еще помогала себе хвостом. Опарин так и не понял, как ему удалось не выпасть из машины.
Потом, когда "студер" рванул по дороге, Опарина стало подбрасывать и мотать с такой силой и так часто, что и четырех рук не хватило бы, чтобы удержаться. Вместе со сваленным здесь имуществом его перебрасывало и футболило по всему кузову. Как будто не было в Опарине добрых восьмидесяти килограммов. Он врезался плечом в борт, ударялся коленками в металлические полосы, идущие вдоль кузова, впечатывался спиной во все острые углы. На него все время падало что-то тяжелое, а он падал непременно на что-то угловатое.
Мотоциклы, у которых скорость повыше, чем у "студера", стали приближаться и следовало браться за автомат. Но автомат куда-то делся. Выпустил личное оружие Опарин, когда его выбрасывало из машины. Хорошо хоть, нашел. Лежал, родимый, среди запасных лопат.
Опарин повесил ремень автомата на шею и, цепляясь за все, что можно, пополз навстречу мотоциклистам к дальнему краю кузова. Тут же на него навалилось запасное колесо. Когда Опарин выбрался из-под колеса, его ударил по затылку какой-то ящик. Пока он прополз четыре метра кузова, его три раза сбивало с катушек, колотило чем-то железным, кололо острым, а в самом конце тернистого пути из засады неожиданно выскочила неизвестно, когда спрятавшаяся под скамейкой табуретка, подпрыгнула и боднула его в лицо острым углом. И Опарин сразу почувствовал, как наливается под левым глазом фингал. Он тут же решил, что как только вернется, выбросит из машины все лишнее к чертовой матери. А с табуретом Опарин ждать не стал. Ухитрился схватить его за ножку и вышвырнул за борт, чем, вероятно, немало удивил фрицев: чего это русские табуретками бросаются?
Дополз все-таки Опарин до края кузова. Уцепился левой рукой за идущую вдоль борта скамейку, а правой снял ремень автомата с шеи, зажал приклад под мышкой и выпустил по набегающим мотоциклам длинную очередь. Она прошила землю где-то за канавой, прошлась по воздуху и пробила висящие над головой облака. Вот такая поганая стрельба получилась у Опарина. Не только не попал, но даже не пугнул фрицев.
А Соломин гнал. Ох и гнал же Соломин. Перебирая рытвины и ухабы, машина взбрыкивала то одним колесом, то другим, то всеми четырьмя сразу. Какая тут стрельба?! Если бы Соломин хоть на полминуты остановил машину, эти мотоциклисты бы у Опарина отъездились.
Мотоциклы мчали за машиной, как будто и не было Опарина в кузове и не при автомате он. А если и есть, то стрелять вовсе не умеет. Обнаглели фрицы, совсем близко подошли. И не стреляют.
Хуже всего, когда чувствуешь себя беспомощным. Фрицы - вот они, рядом, автомат - вот он, в руках, а ничего сделать не можешь. Болтает так, что прицелиться невозможно. Только если на "авось..."
"А я их и на авось возьму", - рассвирепел Опарин. И уже не целясь, стал бить короткими очередями. Его подбрасывает как куль с тряпьем, а он очередь в сторону фрицев. Его к борту прижимает, как куклу, а он очередь. Ему по спине какой-то деревягой, а он очередь. И угадал-таки. Точно угадал. То ли в мотор, то ли в самого водителя влепил. Передний мотоцикл резко вильнул, сбавил ход и замер.
Второй мотоцикл остановился возле первого. А с третьего ударил пулемет. Пули прошили правый угол кузова - щепки полетели. Потом еще раз ударил, уже по кабине.
* * *
Лихачев слышал, как заработал автомат Опарина: длинная очередь, потом вторая, тоже длинная - и забеспокоился, захватил ли Опарин запасной диск. При такой стрельбе патроны у него скоро должны кончиться. Потом решил, что Опарин сам знает, как надо стрелять, сколько стрелять и, вообще, хорошо, что там, в кузове, Опарин. Он прикроет, он не подпустит близко.
Мотоциклисты, по-прежнему, не стреляли. И Лихачев вскоре понял почему. Фрицы надеялись догнать их и захватить в плен. Они тоже разведчики. Их послали посмотреть, какие силы прикрывают мост. А они решили взять языка. И не одного, а сразу несколько.
Ему показалась смешным, что фрицы решили взять в плен его и Опарина. Как будто его и Опарина можно взять в плен! Малахольные они какие-то, эти фрицы. Не понимают, что такие, как он и Опарин, в плен не сдаются.
Лихачев взял в руки автомат, лежавший на коленях, и проверил, хорошо ли вставлен диск. Автомат был в порядке. Он выглянул в окно: посмотрел, далеко ли погоня и сможет ли он тоже стрелять?
Мотоциклы были не так уж далеко. Но чтобы стрелять, следовало по пояс высунуться из кабины или открыть дверцу и встать на подножку. Лихачев был готов сражаться с фашистами до последнего патрона. Он даже был готов погибнуть в неравном бою. Но высунуться по пояс из кабины или стрелять стоя на подножке машины, не пропускающей ни одной рытвины и подпрыгивающей на каждом ухабе?!. Такое Лихачев не мог. Он знал, что не продержится на этой подножке и десяти секунд. Все, что мог сейчас Лихачев делать - это смотреть на дорогу и прислушиваться к тому, как воюет Опарин.
Машина выскочила на бугор и Лихачев увидел своих. Ребята стояли на бруствере, возле орудия.
"И старший лейтенант Кречетов там, Сейчас они увидят мотоциклы, и фрицам - каюк. Ракитин станет к прицелу. Может быть, остановить машину и встретить мотоциклистов автоматным огнем? Нас все-таки трое?".
Тут и застучало по кабине: как градом, как железным горохом. Лихачев не понял, что происходит. Потом увидел дырочки на лобовом стекле.
– Стреляют!
– крикнул он Соломину.
– Пригнись!