День да ночь

Исхизов Михаил Давыдович

– Не знаю, - признался Ракитин.
– Не видел ни разу. Может, ты, Бабочкин, видел, в Москве все-таки жил?

– Нет, - Бабочкин повертел в руках банку с компотом.
– Сами шишки вряд ли едят. Разве, только, если они какие-нибудь особенные. Скорей всего редкие орешки.

– Попробуем, - Дрозд тоже не выпускал из рук банку с ананасами.
– Будем есть ананасы, как буржуи.

– Бросьте вы эти шишки!
– вмешался Опарин.
– Буржуйской еды им захотелось. Туфта это. Я же говорю - компот. У нас консервов настоящих навалом, как в кино.

По банке на брата. И по три сухаря. Компот на заежку - банка на двоих.

– Рыба или мясо?
– снова спросил Афонин.

– Ты чего пристал, Афоня, - рассердился Опарин за настырность товарища.
– Что-то иностранное, а что - не сказали. Но раз выдали, значит, можно есть. Иностранцы тоже абы что не лопают. Командир, прочитай, что здесь написано? Ты в школе иностранный язык учил.

Ракитин рассматривал красивую банку с не меньшим интересом, чем остальные.

– Не могу прочесть, - признался он.
– Буквы все знакомые, а слова не понимаю. Я в школе немецкий учил, а тут на другом языке написано: английский наверно, или французский. Не знаю. Да я и по-немецки не особенно.

– Дайте я попробую, - вызвался Бабочкин.
– Я английский изучал. Тоже ничего не знаю, но зато по-английски. Здесь английский язык. Вот, - ткнул он пальцем, - "пиг" написано. "Пиг" - это свинья. Значит консервы из свинины.

– Вот это разговор, - обрадовался Опарин.
– Читай дальше. Чьи консервы, где сделаны?

Бабочкин повертел банку и вскоре нашел то, что нужно.

– Вот, - сказал он.
– Сами можете прочесть: "Маде ин УСА". Это значит: "Сделано в США". В Америке.

– Я же говорил - Второй фронт!
– подкатил к себе банку Опарин.
– Американская тушенка. Хоть в этом от них польза.

Минуты не прошло, а банки были вскрыты, и солдаты с удовольствием уминали "Второй фронт" с сухарями.

– Союзнички наши - мать иху!
– не то поругал, не то похвалил американцев Опарин и отправил в рот здоровенный кусок тушенки.
– Воюют свиной тушенкой. Но вкусно!

Потом пили компот и были немало разочарованы. Водичка, правда, оказалась вкусной: сладенькой и ароматной. Но ни единого орешка в банках не нашли. Вместо них плавали кусочки мякоти с прожилками, похожие на обрезки соленого арбуза, только сладкие. В общем, гадость порядочная. И зачем их сунули в банку с компотом, никто не понял. Хотя, может, капиталистам такое и нравится.

* * *

– Старший лейтенант - мужик что надо, - заявил подобревший после хорошего ужина Опарин.
– С таким воевать можно.

– Строгий очень, - Дрозд побаивался старшего лейтенанта.
– И все по сапогу веткой постукивает. Так и кажется, что перетянет поперек спины.

Дрозд взмахнул рукой, хотел показать, как старший лейтенант перетянет поперек спины, и едва не уронил сухарь, который у него остался от ужина. Собирался положить в сидор, но лень было вставать.

– Ты чего сухарями размахался?
– Опарин давно положил глаз на этот сухарь.
– Не хочешь, так и скажи. Другие съедят.

– Возьми, -

Дрозд решил, что проще отдать сухарь Опарину, чем тащиться к машине, на которой лежали сидора.

Опарин забрал сухарь:

– С кем ополовинить?

– Со мной, - вызвался Лихачев.

Опарин легко, едва нажав пальцами, сломал чугунный сухарь пополам.

– "Перетянет поперек спины" - тоже сказал, - из-за сухаря несколько опоздал с ответом Дрозду Лихачев.
– Строгий - это да. Но, сколько его знаю, ни разу не слышал, чтобы он голос на кого-нибудь повысил.

– Не повышает, - согласился Дрозд.
– Ему и повышать голос не надо. Он как зыркнет, прищурится, так сразу ищешь, куда спрятаться.

– Глаз у него острый, - подтвердил Опарин.
– Как шило.

– Зато зря не врубит, - защитил старого знакомого Лихачев.
– Его на курсах водителей все уважали: и солдаты, и начальство.

– Должен быть строгим.
– Опарин ухитрялся грызть сухарь и в то же время разговаривать.
– В армии без строгости нельзя. Если с нами строгими не быть, мы на шею сядем. Хоть Афоня, хоть Костя. Один Лихачев чего стоит.

– Я стою, а ты нет?
– прожевывая кусок сухаря, пробурчал Лихачев.
– Ты лучше про себя скажи.

– Я тоже не подарочек, - согласился Опарин.

– Совсем не подарочек, - подтвердил Ракитин.

– Со мной без строгости нельзя, - ударился в откровение Опарин.
– Я без строгости распущусь и стану разлагать дисциплину вокруг себя. А старший лейтенант не дает разлагать дисциплину. Он такой. Вроде капитана Лебедевского.

– Разные они, - не согласился Афонин.
– Хотя оба настоящие. При таком командире воевать - то что надо. Только война его испортила.

– Чего это испортила, - не согласился Лихачев.
– Он уже и не хромает. И шрам издалека нельзя заметить.

– Я про другое, - Афонин помолчал, прикидывая, как бы поточней сказать.
– Очень он нацелен на войну. Весь вложился. Воевать с таким хорошо. Опарин верно сказал. А в мирное время - не знаю. Жестковат окажется для мирного времени. Тяжело ему будет. И ему тяжело будет, и тем, кто рядом с ним.

– До мирного времени еще дожить надо, - уныло протянул Дрозд.

– В бою должно быть хорош.
– Афонин как будто не слышал Дрозда.
– Тут, кажется, такая свадьба затевается, что старшому как раз здесь самое место. Если бы молодой лейтенант остался командовать, хлебнули бы мы.

– Отобьемся, - сказал Ракитин.
– Все у нас продумано. И пехота теперь прикрывает.

– Конечно отобьемся!
– Лихачев был в этом абсолютно уверен: ребята мировые, старший лейтенант Кречетов здесь. Чего сомневаться?!
– Погоним фрица. Факт. Я, братцы, иногда пытаюсь представить себе, как все будет после Победы. И удивительно интересно у меня получается: идешь по городу - нигде не стреляют, ни одного раненого не видно, ни одного перевязанного и все вокруг гражданские.

– Военные тоже будут, - поправил Ракитин.
– Армия останется.