День да ночь
Шрифт:
– Снаряд!
– отдал команду Ракитин и прижался глазом к окуляру прицела.
– На!
– Опарин послал снаряд в приемник, и замок с громким щелчком захлопнулся.
Обе ракеты почти одновременно рассыпались искрами, вспыхнули и повисли в небе. Степь накрыло призрачным красноватым светом. И сразу возникла цель. Но Ракитин увидел не отдельные танки, как он предполагал, как привык видеть в прошлых боях, а длинную темную массу, растянувшуюся по дороге. Фрицы не ожидали, что их встретят в этом месте. Взрывы заставили их остановиться. Они стояли скопом, почти вплотную, машина к машине.
Ракитин не стал стрелять в голову колонны. Головной должно быть подорвали фугасом. Он навел орудие ближе к середине темной массы и выстрелил. Со звоном вылетела гильза. Замок щелкнул, принял следующий снаряд. Ракитин выстрелил. Потом повел стволом орудия вдоль колонны и выпустил еще три снаряда. При этом освещении, да еще на таком расстоянии нельзя было определить, в какую машину он попал. Но промазать не мог. Чувствовал, что попал. И не раз. Опытный наводчик такое всегда чувствует. А сейчас некогда было приглядываться. Пока они стоят, пока не очухались, пока не поняли, откуда стреляют, надо бить.
– Снаряд!..
– На!
– Снаряд!..
– На!
Расчет работал быстро и зло. Не Ракитин бил по танкам, все они стреляли. Это была их общая работа.
И только лейтенант Хаустов маялся. Командовать ему было некем и нечем. Не нужен взводный, когда орудие работает на прямой наводке. В училище Хаустов неплохо стрелял. И сейчас ему хотелось встать к прицелу. Но Ракитин вел огонь. В бою отрывать наводчика от прицела нельзя. А что лейтенант мог сделать еще? Не станет же командир батареи подавать снаряды. Да и нет в этом нужды, солдаты успевают. Просто наблюдать за ходом боя, наблюдать и думать о том, что делать дальше, Хаустов еще не умел.
* * *
Когда в небе вспыхнуло маленькое неяркое солнце, Бакурский увидел почти всю колонну: хорошо освещенные передние танки, центр, с расплывчатыми в неярком свете очертаниями и длинный, уходящий в темноту хвост. На танках, кроме переднего, который, видно, подорвался на фугасе, густо сидели десантники. Бакурский и отвел душу. Выбрал третью от головы колонны машину и выпустил по сидевшим на ней десантникам бесконечно длинную очередь. Держал палец на спусковом крючке, пока на броне не осталось ни одного фрица.
Давно Бакурскому не было так хорошо, так легко. Одно дело снаряды подавать, другое - вот так, из пулемета. Он аккуратно прицелился и ударил по следующему танку, десантники на котором еще не сообразили, что происходит. Кто успел, посыпался вниз. Кто не успел, остался на броне.
Автоматчики, как тараканы, расползлись по полю. Вжались в землю, пытались сообразить в чем дело? Кто их крошит? Откуда?
Бакурский бил на выбор, поштучно, короткими очередями.
Фрицы постепенно опомнились, разобрались. Кто-то там принял на себя командование. Рассыпавшиеся в беспорядке фигурки растянулись в цепь. Одни поползли в его сторону, другие прикрывали их огнем.
Бакурский выбирал самых ретивых. Укладывал. Рядом с ним, на бруствере окопа, взрыли землю первые очереди из автоматов. Пули с коротким присвистом пролетали и рядом, и над головой. Бакурский не обращал на них внимания. Знал, что его
Фрицы все ближе. Он один, а их много. Вот и хорошо, есть в кого стрелять... Бакурский бил короткими очередями. Очень короткими, чтобы экономить патроны. Не забывал, что у него всего два диска. Фрицы еще ближе... Хорошо. Пусть подходят. Надо подпустить вплотную... Встать и ударить в упор... Вот это будет праздник...
Приближавшиеся к нему автоматчики вдруг залегли. Все сразу. Бакурский понял: Афонин их прижал, дает возможность отойти. А он забыл, что не один здесь. И зачем он здесь, тоже забыл. Нельзя так. Он и сейчас в экипаже. Афонин освещает поле, чтобы орудия могли вести огонь. Он должен прикрывать Афонина. Это - главное. Все остальное - потом...
Фрицы опять попытались подняться. И опять ударил автомат Афонина. Бакурский тоже выдал очередь, кажется срезал троих, остальные залегли. Он подхватил пулемет, пригнулся и побежал по окопу к Афонину.
* * *
Три орудия ударили почти одновременно. Старший лейтенант Кречетов смотрел, на трассы снарядов, что уходили в сторону темнеющих на дороге танков, и прикидывал, что скорость стрельбы гораздо выше, чем предполагал лейтенант Хаустов. Нормально работали артиллеристы. Правильно работали. Пока колонна стоит, надо выбить как можно больше машин и создать впечатление сильного артиллерийского прикрытия. Может быть, немцы подумают, что натолкнулись на серьезный узел обороны и повернут. О таком можно было только мечтать.
Танки застыли на дороге, не покидали ее. Фугасы выполнили свою задачу. Фрицы растерялись от неожиданного удара, от осветительных ракет и не решались съезжать с дороги, опасались зарюхаться на минное поле. И огнем отвечать не могли, не видели вкопанные в землю орудия.
Кречетов понимал, что долго так продолжаться не может. Там тоже не мальчика, должны сообразить. Оно и продолжалось недолго. Минуту, а может быть, и меньше. Потом темная масса распалась. Одни танки свернули вправо, другие - влево. Несколько осталось на дороге: те, которые сумели подорвать и подбить. Остальные машины вышли в поле и двинулись к линии обороны.
Цветочки кончились, начинались ягодки.
* * *
Боекомплект таял быстро. Между станинами горкой лежали стреляные гильзы, и Опарин, чтобы не мешали, пинками отбрасывал их в сторону. А дальше валялись брошенные Бабочкиным и Дроздом пустые ящики.
Расчет Ракитина продолжал вести огонь. Но центр боя сместился к правому флангу. Там танки пытались прорваться особенно упорно. Словно чудовищная гроза разразилась над полем. Сливались в один неумолкаемый грохот выстрелы танковых пушек и наших 57-миллиметровок, словно молнии вспыхивали ракеты и чертили по небу зигзаги, трассы снарядов и пуль покрывали землю огненной сетью смерти. Снаряды крошили металл, и пули прошивали насквозь все живое. Казалось, ничто не может выдержать такое нашествие злого огня и несущего смерть металла.