День гнева. Новая сигнальная
Шрифт:
Теперь для меня эта гармония сдвинулась. Опускался я в течение полусекунды нормального времени, но относительно моей способности мыслить и двигаться это было чрезвычайно много.
Я купался в воздухе, медленно двигаясь к земле.
Это было такое новое и острое ощущение, что, едва став на ноги, я тотчас полез обратно. Уже не на крыльцо, а прямо на крышу дома.
Отсюда я оглядел поселок и увидел, что сбитого Жорой прохожего уже не было на дороге.
По всей вероятности, он все же поднялся на ноги за те
Мне ужасно хотелось еще раз испытать ощущение полета, и я снова прыгнул вниз. Впрочем, с моей точки зрения, даже не прыгнул, а всего лишь сошел с крыши на воздух. На этот раз высота была больше – приблизительно метров пять. Это равнялось секунде нормального времени или пяти моим минутам.
Пять минут неторопливого плавания в воздухе! Чтобы понять это, надо испытать. Я раскидывал руки и ноги и, наоборот, сжимался в комок, опускался вниз животом и перевертывался. Было такое впечатление, что весь мир наполнен какой-то тонкой прозрачной эмульсией, которая мягко и нежно держит меня.
Затем наконец я приблизился к земле, стал на ноги и попытался тотчас вернуться к лестнице. Но не тут-то было. Я совсем забыл о силе инерции. Во время первого прыжка, со сравнительно небольшой высоты, она была почти незаметна, а теперь получилось иначе.
Какая-то странная тяжесть продолжала прижимать меня к земле, согнула колени, потянула вниз голову.
На какой-то момент мне даже стало страшно. Потом, сообразив, в чем дело, я быстро повернулся и лег на спину. Тяжесть прошла сквозь голову, плечи, грудь и ноги и как бы просочилась в землю.
Помню, что после этого опыта я прыгал еще несколько раз. Наверно, если бы кто-нибудь мог меня видеть, это выглядело бы довольно глупо. Взрослый человек взбирается на крышу собственного дома и сигает оттуда, как мальчишка, с блаженнейшим выражением на лице.
Мне тогда же пришло в голову, что в своем новом положении я мог бы даже летать по воздуху. Для этого мне нужны были бы только крылья. Ведь тут все дело в затратах силы на единицу времени. Мускульная система человека в обычном состоянии не может дать такой мощности, какой хватило бы, чтобы держать его в воздухе. А мои мускулы теперь могли. Мне не хватало только крыльев.
Я просто задохнулся, когда подумал об этом.
Потом я решил, что следует наконец попробовать связаться с нормальным миром. Почему бы не написать какую-нибудь записку и не положить ее на стол перед Андреем Моховым? Из сада я видел его сидящим в своем кабинете.
Сначала я попытался нащелкать записку на машинке. Однако из этого ничего не получилось. Не знаю, сколько ударов в секунду делает хорошая машинистка. По-моему, около десяти. Причем она могла бы делать и больше, но ее лимитирует та скорость, с которой клавиша возвращается на место
Десять ударов в секунду для моего восприятия означало десять ударов в каждые пять минут. Чтобы написать строчку, мне пришлось бы прожить полчаса.
Я нажимал клавишу, она делала довольно быстрое движение и после этого как бы прилипала к ленте, отказываясь возвращаться на место.
Тогда я взял вечное перо, но и с ним вышло не лучше. Теперь чернила не успевали за быстротой моих движений. Я старался писать медленно, но перо все равно не оставляло следов на бумаге.
В конце концов мне пришлось прибегнуть к обыкновенному карандашу, которым я и написал на листке:
Попал в другой темп времени. Живу со скоростью, в триста раз превышающей нормальную. Причина не ясна. Приготовьтесь держать со мной связь. В. Коростылев.
Не знаю почему, но записка получилась составленной в каком-то телеграфном стиле.
Сунув ее в карман пижамы (я оставался все это время в пижаме), я заглянул в столовую, чтобы убедиться, на месте ли Жора.
Он спал в той же позе, в которой я его оставил. На всякий случай я запер комнату на ключ.
В кабинет к Мохову я полез прямо через окно. Какое-то странное чувство удержало меня от того, чтобы идти через комнаты. Меня никто не мог видеть и остановить, поэтому я чувствовал себя незваным гостем и боялся оказаться невольным свидетелем каких-нибудь маленьких семейных тайн.
Андрей сидел за своим столом. Последние полгода он работал над усовершенствованием метода гамма-графирования, и сейчас перед ним на листе ватмана был черновой набросок одного из узлов лучеиспускающей конструкции.
На самом краю стола стояла портативная пишущая машинка.
В руках у Мохова была логарифмическая линейка.
Мне очень трудно передать те ощущения, которые у меня возникли, когда я перелез через подоконник и сел в комнате на стул рядом со своим приятелем. Дело в том, что я почти не мог заставить себя воспринимать его как человека.
Для меня он был манекеном, отлично сделанной куклой, сохранившей полное сходство с живым Моховым.
Манекен держал в руках логарифмическую линейку и притворялся, будто способен на ней считать.
Чертовской штукой была эта разница в скорости жизни в триста раз. Всех наших друзей и знакомых мы воспринимаем только в движении, хотя никогда и не думаем об этом. Но именно движение и придает им то обаяние, которым они для нас обладают. Постоянное движение мускулов лица, движение мысли, которое отражается в глазах и на лице, жесты, какие-то неуловимые токи, исходящие постоянно от живого человека.
Хороший художник отличается от плохого как раз тем, что умеет схватить это внутреннее и внешнее движение на лице своей модели.