День Медведя
Шрифт:
– Это ты мне?!
– Нет, ему!..
– Да тихо вы!!!
– Нет, это он ду…
– Замолчите вы, оба!!!
– А что, мы молчим…
– А он читает всё…
– У-у, враг!..
– Такого еще не было.
– Еще никто не уходил.
– Но
– Что у нас тут – постоялая изба?..
– Проходной двор?..
– Время идет…
– Что делать будем-то?..
– Есть у меня одна мысль.
«…некоторые самоуверенные всезнаи, аки сороки чирикающие и вдумчивому размышлению сие затруднение подвергнуть не спешащие, могут посоветовать разбить оконное стекло и бросить в горницу горящую овчину, дабы пчелы, унюхав запах дыма, впопыхах покинули жилище…»
…а ежели вот сейчас вот хозяин домой вернется…мудрый благообразный долгожитель с ревматизмом и полиартритом… с метели…с мороза…
«…глаголю вам, что сие решение – пустая и опасная блажь. Связка мокрых еловых веток вперемежку с сухими, собранными с завязанными глазами левой рукой в полночь в первое полнолуние после Дня медведя – вот надежный и безопасный источник дыма и единственно верное средство…» …замерзший… уставший…
«…научно доказано, что при применении сего проверенного способа всего пять из десяти домов сгорают, в то время как…» …а в доме – холод… до костей пробирает… зуб на зуб не попадает… «…в то время как…»
…вот она… благодарность твоя… за кров… за приют… за тепло…за воспоминания…
Иванушка сбился со строки, словно спринтер, оказавшийся вдруг на дорожке с барьерами, оторвался от грубых шершавых страниц рукописи, озадачено нахмурился и напряженно прислушался к далекому, едва ощутимому, но упорно свербевшему у него в мозгу странному голосу.
…старик бы, небось, тебе печку протопил… жарко-жарко… спать уложил… всё бы сделал… не поленился… лишь бы дорогому гостюшке угодить…
То ли температура в горнице внезапно поднялась градусов этак на двадцать, то ли по иной причине, но царевич вдруг почувствовал, как щеки его запылали, а глаза опустились и уперлись в темную гладкую столешницу.
…а ты… самолюб… в книжку уткнулся… самому тепло – и гори оно всё синим пламенем… так?.. Наверное, это был голос совести.
Иван живо представил себя на месте неизвестного мужичка, прорвавшегося сквозь завывания и завихрения метели, добравшегося чудом и кружными путями до дома и обнаружившего в родных стенах незваного гостя, взгромоздившегося с ногами на его табуретку, читающего без спроса взятую книгу, не взирая на бородатый иней по углам и свисающие с подоконника сосульки… Он бы на месте мужичка как минимум обиделся. Как максимум – сказал бы что-нибудь колкое и язвительное. Если бы смог придумать. Но он бы постарался. Хотя… С другой стороны… Чего тут еще придумывать?
И царевич решительно встал, нежно закрыл том, подошел к плите, опустился на колени и осторожно, как в пресловутые сени с оккупировавшим их приблудным роем, заглянул в приоткрытую дверцу.
Как он и ожидал, впрочем, внутренности маленькой печки ничем не отличались от внутренностей дома: там было темно до черноты, пусто и холодно.
Самому Иванушке печи топить никогда не приходилось, но теоретическое представление об этом несложном занятии у него имелось. Не так давно, когда они с Агафоном вернулись из Лукоморска к бабушке Серафимы, он мельком видел, когда подметал в сенях пол, как в пылающий желто-оранжевым пламенем огромный зев лукоморской печи специалист по волшебным наукам уверенно бросал толстые поленья и тонкие чурбаки, а почти прозрачный горячий дым горным потоком, презревшим гравитацию, радостно уносил оранжевые искры в трубу.
Воображение его тут же дорисовало недостающий элемент: аппетитно булькающий на шестке чумазый чугунок с похлебкой, сковородку со шкворчащим мясом, горшочек истекающей маслом каши, источающий неземные ароматы румяный каравай…
Иван сглотнул голодную слюну, сурово выбросил из мысленной картины некстати прокравшийся туда ужин мечты, и сосредоточился на процессе. Да, как он и думал, все предельно просто. Огонь и дрова. Огонь… Взгляд его, будто сам собой, остановился на кресале, лежащем на плите. …и дрова.
Целенаправленно не думая о том, каким образом и ценой достанется ему этот десяток деревяшек, лукоморец поднял воротник рубахи и твердой походкой направился в сени.
Сырой насквозь полушубок и шапка ему под стать были сняты с гвоздей и напялены в мгновение ока почти без вздоха и оха.
Щелкнула задвижка, распахнулась дверь – и в сени тут же ворвались ночь и зима, завывая и заметая сугробами пол и Ивановы сапоги. Но царевича, нацеленного на доброе дело, словно ядро с лазерным наведением, таким пустяком с верного пути было не сбить. И, прикрывшись левой рукой от миллионов крошечных ледяных метеоритов, азартно хлещущих по лицу и не отнимая правой руки от шершавых боков избы, он двинулся, шаг за шагом, по стеночке, куда и глаза его не глядели.
Бревно… Бревно… Бревно… Сруб… Поворот… Бревно… Бревно… Бревно… Бревно… Доска. Поворот. Доска… Доска… Доска… Снова доска… Бревно… Ой, кончилось… Кругляш… Сруб?.. Еще кругляш… И еще… Дрова!!!
Уткнувшись носом в стену из щетинистых спилов разного диаметра, Иванушка вытянул обе руки и стал ощупывать возникшую перед ним так кстати поленницу, неуловимо пахнущую сыростью, снегом и давно распиленным деревом.
Направо и налево, насколько хватало рук, простирался один и тот же тактильный пейзаж: тюльки, тюльки, тюльки и снова тюльки… Тюльки побольше, тюльки поменьше, тюльки средних размеров, тюльки плотно прильнувшие друг к другу под укрывшим их снегом… Не вытащишь.
Тогда он привстал на цыпочки и взялся нащупывать мокрыми, медленно коченеющими пальцами верхний край великой дровяной стены.
Усилия его были скоро вознаграждены свалившимся едва не на голову чурбаком.
Обрадованный успехом, лукоморец наступил на падшую тюльку, вытянулся и еще энергичней зашарил по невидимому верху поленницы, цепляя наугад чурбаки и скидывая их вниз. Бух. Бух. Бум. Ой!.. Бац. Бам. Ай!.. Хватит. Восемь штук, остановился Иванушка и задумался. Интересно, восемью чурками печь протопить можно?