День поминовения
Шрифт:
— А! Кого я вижу!
Так бывало почти всегда. Они никогда не говорили об этом вслух, но оба очень любили время от времени поболтать по-голландски.
— Изумительный язык, — сказал как-то раз Виктор Арно. — Надо было и вам поменьше изменять свой немецкий. А вы сделали из него черт знает что. И очень уж он у вас громкий. Это, конечно, из-за ваших гор и долин, они разносят звук. А у нас все плоско, отсюда некоторая поверхностность, но зато все ясно и прозрачно. У вас же — таинственные пещеры, дремучие чащи, отдельные прогалины и склоны, поросшие лесом, это порождает Нибелунгов, друидов — поэтов и писателей-священнослужителей. Дело опасное. На польдере при восточном ветре такого не может быть по
И он прочитал ему из Гете по-немецки.
— Красиво, правда?
Сейчас Виктор снова был в великолепном расположении духа.
— Я изгнан из собственного дома, — сказал он.
А ты что здесь делаешь? Кто же нам преподнесет очередную порцию мировой скорби, если ты так долго торчишь в Берлине?
— Не волнуйся, я скоро уеду, — ответил Артур. — На следующей неделе, в Афгазию. Как это — изгнан из дома?
Виктор жил один и прогнать его не мог никто, кроме него самого. Артур положил руку на газету и почувствовал под ней прямоугольный предмет.
— Прячешь книгу?
— В какой-то мере.
— Можно посмотреть?
— Она еще спит.
— А чья она?
— Моя.
— Да не в этом смысле. Кто ее написал?
— Попробуй догадаться.
— Я его знаю?
— Трудно сказать, но он тебя точно знает.
Артур взял книгу из-под газеты. Карманное издание Библии по-голландски. Он открыл ее в том месте, где Виктор положил закладку.
— Вы слишком далеко заходите, молодой человек. Но раз уж ты такой бессовестный, отгадай загадку. Там одна строка отмечена крестиком.
— «Давай часть семи и даже восьми, потому что не знаешь, какая беда будет на земле», [29] — прочитал Артур. — Последнее я понимаю, но что значит «семи» и «восьми»? В смысле — человекам? И что это за буковка «а»?
— Как говорится, разуй глаза. Вот тут, рядом, указано: «а, девять, два, Кор., десять», что значит «Об этом же читай Второе послание к Коринфянам, глава девять, стих десять».
— И что с того?
— Ну и поколение. Вопиющее невежество. Слышал когда-нибудь про апостола Павла?
29
Книга Екклесиаста, 11:2.
— Слышал.
— Так вот, это послание апостола Павла к коринфским христианам. Новый Завет, он же Евангелие. В конце. В ближайший же день рождения подарю тебе Священное писание.
Артур нашел указанные строки и прочитал про себя. Потом захотел перечитать то, что читал раньше, и вопросительно взглянул на Виктора:
— А где это место с крестиком?
— Екклесиаст, глава одиннадцатая, стих второй.
Артур нашел нужное предложение, но не мог увязать его со строками из Послания к Коринфянам. Немного дальше несколько строк было подчеркнуто.
«Как ты не знаешь путей ветра и того, как образуютсякости
— Теперь ты уже знаешь систему, — сказал Виктор. — Какая там ссылка насчет костей?
— Псалтырь, глава сто тридцать восьмая, стих пятнадцать и шестнадцать.
— Так, Псалтырь, — сказал Виктор. — После Книги Иова и перед Притчами Соломона. Ничему-то вас нынче не учат. Раньше полагалось знать псалмы наизусть.
30
Книга Екклесиаста, 11:5.
Артур прочитал про себя.
— А теперь вслух, — сказал Виктор.
— «Не сокрыты были от Тебя кости мои, когда я созидаем был в тайне, образуем был во глубине утробы.
Зародыш мой видели очи Твои; в Твоей книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них еще не было».
Виктор откинулся на стуле.
— Ты сейчас спросишь, зачем я это читаю, а я позову Филиппа и закажу вина, чтобы не отвечать.
— Да ради Бога, можешь и не отвечать. Я вообще — то ничего и не спрашивал. Стесняюсь. Но насчет костей… и этот зародыш…
Без всякой мысли он взял из книги открытку, но Виктор тут же отобрал ее и положил на прежнее место в Библию.
— Дай посмотреть-то. Это же картина Хоппера?
— Конечно. В картинах мы разбираемся лучше, чем в словах, не так ли?
Артур знал эту картину. Пять человек, образуя Жесткую композицию, сидят в шезлонгах на солнце. «People in the sun», люди на солнце. Шезлонги стоят рядом с домом, окна которого закрыты ставнями. Ставни того же цвета, что и желтое поле перед террасой, на которой они сидят. Сзади ряд остроконечных холмов, возможно, даже горы. В картине царит полнейшая тишина. Мужчина, сидящий дальше всех, читает, остальные глядят прямо перед собой. Артуру всегда представлялось, что это очень неприятные люди. У мужчины на переднем плане ноги в белых носках и бежевых ботинках, под лысеющую голову подложена подушечка. На женщине красный шарф и большая, видимо, соломенная шляпа. Еще один мужчина на переднем плане закрывает собой женщину в синем костюме, так что лица ее не видно. На читающем мужчине голубой шарф того же оттенка, что и на шее у Виктора.
— Это я, — сказал Виктор, — видишь, как наши тени лежат на земле?
Тени начинались, как увидел Артур, у туфель и ботинок и бежали, если так можно сказать о тенях, влево, где выходили за пределы картины. Нет, они, конечно, не бежали и не выходили, а лежали, плоские и одномерные, на земле.
— Тени вообще-то жутковатые, — сказал Артур.
— Ну-ну.
— А что ты тут, на картине, читаешь?
— Так тебе и скажи. — Но потом, чуть приоткрыв щелочки глаз, добавил: — Это самое лучшее изображение вечности, когда-либо созданное. Эту книгу я читал уже три миллиона раз.
Дверь открылась, и вошел бородатый молодой человек с пачкой газет в руке, который громко выкрикивал: «Берлинер цайтунг! Берлинер цайтунг!»
— Это что, уже так поздно? — спросил Виктор. Он купил сразу две газеты и подмигнул Артуру: — В таком случае ты на время свободен от моего красноречия.
Но вышло все иначе, потому что не успели они прочитать первые иероглифы, сообщающие о безработице и о бирже, как увидели Отто Хейланда, за которым шла его тень. Отто был художником, а тенью был его галерейщик, человек невообразимо мрачный, выглядевший всегда так, точно его только что вытащили из болота. Постоянно казалось, что с него капает вода.