День Расы
Шрифт:
Мать Светы так и стоит с пустой миской в руке.
Я должен увидеть место, где погибла Рекса. Важна не собака, а то, как нагло и безо всякого права враг вторгся в жизнь Белой женщины. Моей Белой женщины. Не разбираясь в вещах, я бросаю их в сумку, затем нахожу всевозможные мелкие штуковины, которые необходимы женщинам каждодневно.
Останавливаюсь и оглядываю комнату, понимая, что придется вернуться еще.
— Вы не моя дочь, — произносит старуха у меня за спиной.
— Я не ваша дочь, — отвечаю.
— Где она?
Я прохожу мимо матери Светы, устремляюсь к двери. Поднимаюсь
— Твоя мать сошла с ума.
— Я знаю.
— Надо что-то с этим делать.
Света не хочет думать о ней сейчас. Я говорю, что пойду прогуляться, и она начинает возражать. Я говорю, что в последний раз погляжу на Рексу, если ее, конечно, не убрали. Света закрывает дрожащими руками лицо.
Надо чтобы она немного побыла в одиночестве.
Собака на месте, просто кто-то, может, дворовые мальчишки, накрыли ее куском картона от коробки из-под телевизора. Видны следы от протекторов иномарки и колеи на газоне. Обрывки травы со следами крови разлетелись в разные стороны. В наползающих сумерках бродят бездомные кошки, принюхиваясь к запаху из-под картонки, пока еще слабому. Я вспоминаю пустую миску Рексы, я хочу, чтобы черные оказались здесь, ведь они намерены добраться и до меня. Я беру дома большой мешок для мусора, возвращаюсь к трупу Рексы и засовываю его внутрь. Ночью я хороню собаку в парке, расположенном в двух кварталах от нашего дома.
Спустя два дня Колючка протягивает мне два полароидных снимка. На них висят трупы с сильно вытянутыми шеями и связанными сзади руками. Пятеро. Грудь каждого украшена табличкой, написано неразборчиво, но Колючка объяснил:
— «Зверь не заслуживает такой милосердной казни».
— Кто это сделал? — спрашиваю я.
— Группа ликвидации. Оказалось, что эти молодчики замешаны кое в чем посерьезней убийства собаки. Два изнасилования Белых женщин. Драка с Белыми с нанесением тяжких телесных повреждений. Подозрение в убийстве русской девочки — после надругательства. В каждом случае дела закрывались из-за «недостатка улик», у этих черных свои люди в правоохранительных органах. — Та же ледяная ухмылка на губах у Колючки. — Но они у нас тоже есть.
— Что они сказали перед смертью?
— Ничего. Они делали все, что им скажут, пытаясь сохранить жизнь. А когда их подвешивали, они мочились в штаны и опорожняли кишечник. Обычная реакция. Им зачитали приговор, объяснили, в чем они виновны, даже не затрагивая расовую сторону вопроса. А они не поняли. Вообще. Удивились тому, что кто-то лишает их «права» творить все, что им вздумается. С таким я уже сталкивался. Им внушили, что они хозяева жизни и любые блага им доступны уже при рождении, только по той причине, что у них две руки, две ноги и они умеют говорить. Это еще не делает их людьми. Смотри, водитель повешен на поводке, том самом.
— Я понял. Я вижу. Спасибо.
Тем же вечером я показываю снимки Свете. Она сожалеет:
— Лучше бы они меня взяли с собой.
Мой желудок проявил себя не лучшим образом, и вплоть
8
Теперь я знаю, что кислород, впущенный в плотно запертое помещение, может придать пожару новую силу. Небольшой источник огня постепенно съедает весь воздух внутри и будто бы гаснет. На самом деле он просто притаился, ожидая пищи. Ты открываешь дверь — и тебе в лицо дышит пламенем бешеный дракон.
Огонь разом охватывает десятки квадратных метров площади, температура достигает тысяч градусов. Человек не может выжить, если оказывается в эпицентре.
Это как магия. Одним щелчком пальца я вызываю огненный ад.
Три секунды назад в еврейском общинном центре вылетели все стекла на окнах и вышибло все двери. Кто пытался проникнуть туда через главный ход, лежат на бетонном крыльце, оглушенные и ничего не понимающие. Мне видно в бинокль, что там разворачиваются настоящие боевые действия. Вот эти люди начинают отползать, опираясь на локти, будто под обстрелом. Из дверного проема вырывается пламя, дыма становится все больше. Площадка перед фасадом усеяна сверкающими на солнце осколками.
— Второй этаж уже горит, — говорит Колючка, приставив бинокль к глазам.
Мы вдвоем лежим в кустах примерно в семидесяти метрах от места акции и наблюдаем. Слышно, как в эфире перекликаются голоса наших соратников, рассредоточенных в десяти различных точках. Общинный центр в кольце.
Это мое первое серьезное задание. Колючка объяснил мне, что я должен делать. В половине одиннадцатого вечера мы с группой таких же стажеров подъезжаем к старинному двухэтажному особняку и прячемся в темноте. Нами руководит один из инструкторов. В машине, припаркованной в тридцати метрах в переулке есть две канистры с зажигательной смесью, похожей на коктейль Молотова. Она горит долго и дает стойкое пламя, и главное, что его невозможно потушить подручными средствами — лишь пожарной пеной. Колючка сказал, что до приезда огнеборцев здание выгорит почти полностью.
Инструктор лично производит разведку и куда-то отсылает двух людей. Они обесточивают здание, чтобы обезвредить сигнализацию, и тут в дело вступаем мы. Я удивлен, насколько слаженно действуют дилетанты.
Перебежками, одетые в черное, словно бойцы спецназа в фильме, мы приближаемся к дверям. Снаружи металлическая дверь, но с ней быстро справляются при помощи какого-то приспособления. Открыв, врываемся внутрь центра. За две секунды единственный заспанный сторож положен лицом вниз, наручники застегнуты у него на запястьях за спиной, на рот прилеплен скотч.
Мимо меня, стоящего над сторожем, пробегают на второй этаж трое. Два человека несут канистры со смесью, третий что-то в коробке из-под обуви. Инструктор оставляет меня на вахте, чтобы я следил за дверью. В руке у меня пистолет с глушителем.
Оборачиваясь, я вижу, как в темном холле бешено прыгают лучи фонариков. Я жду завывания сирен, как ждал и в цветочном павильоне. Нервы на пределе. Мы лишь начинаем пробовать блюдо под названием Партизанская Война. Мы робко прожевываем жесткие куски и уже понимаем, что не все так просто, как нам представлялось вначале.