День рождения
Шрифт:
— Но-о!
Лошадь тронулась.
На скотном дворе Тагзима помогла Тимергали грузить бидоны с обратом в сани.
К телятнику они шли пешком за лошадью, тянувшей сани по блестевшей от солнца дороге. За полозьями оставался сверкающий льдистый след. От взмокших боков лошади поднимался и в воздухе слоился запах конского пота.
На скотный двор возвращались опять вместе. По пути остановились у домика Тагзимы. Тимергали привязал лошадь к дереву.
— Так и живешь одна? — спросил он.
— С кем же
— Скучно, наверно, одной, — сказал Тимергали, чувствуя какую-то неловкость.
— Бывает… — Голос Тагзимы дрогнул. — Если работы много, ничего, жить можно. Устанешь, и сразу падаешь в постель.
В доме все было пропитано запахом молока, масла. На столе в полутемном углу разбросаны детали сепаратора. Это напоминало детство, когда он с матерью, ходил к соседям перегонять молоко. Стоило матери несколько раз провернуть ручку сепаратора, как из одного блестящего краника тонкой струйкой начинали течь сливки, а из другого — обрат. Тимергали любил снимать молочную пену деревянной ложкой и пробовать свежие сливки. Оп так ясно вспомнил это, что ему стало хорошо в доме Тагзимы.
— Я не знал, что у тебя… славно. Могла и раньше в гости пригласить. Значит, ты меня избегаешь, — пошутил Тимергали.
— Скажешь тоже — избегаю! — Тагзима рассмеялась, чтобы скрыть нарастающее волнение: — Разве не сама я сегодня тебе навязалась?! При всех подошла…
— Сегодня по-делу… Понятно… — Тимергали вдруг словно позабыл все на свете. Впервые в жизни он почувствовал, какая горячая кровь бежит у него по жилам, услышал, как в груди стучит сердце, сильнее, сильнее… — Может быть, я тебя чем-нибудь обидел? Мне кажется, что я вижу тебя впервые…
— Не буду я больше скрывать! — Вдруг лицо Тагзимы вспыхнуло жарким румянцем. — Я люблю тебя, Тимергали… Очень люблю… Мы не должны были встречаться, я не хотела, чтобы ты это знал!
Тимергали шагнул к ней. Тагзима вытянула руки и отступила к стене:
— Не надо, не подходи. Мы разные, мы не должны. Но я не могла тебе не сказать, что люблю.
— Не говори так…
— Что ты понимаешь! Ты еще мальчишка. Ведь я старше тебя. Мы не пара.
— Разве это может помешать, цели ты меня… любишь?
— Да. Вот это-то и мешает. У тебя все впереди. Я не хочу быть преградой… Зачем я тебе? Зачем? Побаловаться? Я несчастна. Очень несчастна… Не хочу, чтобы и ты был несчастным… А теперь иди, иди… Милый…
— Не уйду! Теперь я останусь с тобой! Хочешь?
— Нет, не надо. Не хочу. Зачем нам краденая любовь? Зачем?
Тимергали молчал. Ему хотелось шагнуть к ней, обнять, поцеловать. Внутренний голос говорил, ему: «Иди, иди, еще один шаг — и она твоя… твоя…» Но что-то большее, чем страсть, удерживало, и он замер на месте.
— Неужели ты хочешь, чтобы именно теперь мы расстались? — выдавил он из себя. Вспомнив слова старика, с улыбкой добавил: — За мой труд, надеюсь, что-нибудь положено? Хоть покорми. Я заслужил.
Молодая женщина тоже улыбнулась и показала на топчан в темном углу комнаты:
— Хорошо. Да, пока посиди там, подожди. Ладно?
Тимергали, поколебавшись немного, сел на топчан. В голову с новой силой бросилась кровь, лицо горело, молодое тело дрожало в томительном ожидании.
Тагзима принесла ему кусок черного хлеба и чашку кислого молока:
— Подкрепись, наверно, проголодался.
Тимергали поставил еду на скамейку возле стены и, не отводя улыбающихся, жадных глаз, потянулся к женщине.
Она шагнула к нему.
— Милый, ты… — Тагзима обняла его.
Тимергали не дал ей договорить, смело поцеловал ее в губы. Она обмякла, но вдруг, вспомнив что-то, гибким сильным движением высвободилась из его объятий и отскочила назад. Но не успела убежать. Парень схватил ее за руку и снова обнял за талию:
— Тагзима!.. — Он сжимал ее все сильнее и сильнее.
Ее вдруг обдало жаром стыда за собственное легкомыслие. Мысль о дурной молве, ходившей вокруг ее имени, внезапно отрезвила ее. Это придало ей силы, и она оттолкнула парня своим сильным, горячим телом:
— Пусти… Пусти же!..
Но потерявший самообладание Тимергали ничего не хотел слышать и тянул ее к топчану.
— Послушай меня, милый, ну послушай…
Однако Тимергали не желал ее слушать. Он вновь пытался поцелуями закрыть рот молодой женщины:
— Тагзима… дорогая…
Тагзима обоими кулаками уперлась парню в грудь:
— Не надо, перестань! — Не сумев образумить Тимергали, Тагзима изо всей силы толкнула его — так, что он не удержался на ногах и во весь рост растянулся на полу. Женщина от неожиданности нервно рассмеялась, но затем, оборвав свой смех, строго сказала: — А теперь иди!
Тимергали сразу остыл, ему стало стыдно. Он медленно встал, молча направился к двери. Тагзима не остановила его.
Уходя, Тимергали обернулся и смущенно сказал:
— Если можешь, прости, Тагзима… Знай, если кто еще скажет про тебя что-нибудь плохое, я… — Он запнулся, а затем твердо уже прибавил: — Я набью ему морду!'
Тагзима молчала.
Тимергали уже давно ушел, а молодая женщина долго еще не находила сил сдвинуться с места. Потом по ее щекам медленно потекли слезы. Тагзима не умела иначе унять тоску. Долго, горько плакала Тагзима.
Несколько успокоившись, она вдруг вспомнила последние слова Тимергали. Почему он так сказал? Слышал про нее какие-нибудь сплетни? Неудивительно. Все может быть… Про одинокую женщину, что бы ни наговорили, всему верят. Такие люди, как Сабир, и разносят всякие слухи. А ведь все напраслина!