День рождения
Шрифт:
В ночь накануне сенокоса Хабибулле не спалось. Он все вертелся в постели, пока не забрезжил рассвет. Когда окна стали беловато-серыми, Хабибулла поднялся. Он постоял у окна, полюбовался на луну, окутанную желтоватым маревом, затем начал что-то искать в полутемной комнате:
— Жена! Где брусок и молоток? Я вчера еще приготовил. Жена!
— На месте, наверно, — откликнулась Малика.
— Да, на месте, правильно.
Малика, ставившая самовар, рассердилась:
— До чего ты беспокойный
— Ладно, мать, не ворчи. Их баловать ни к чему.
— Т-сс… Не шуми. Пусть немного поспят, не буди, — зашикала Малика на мужа.
— Вставать пора. Кто рано встает, тому бог подает! Мой покойный отец так приговаривал. Мы же для своего колхоза трудимся, а не на баев, как раньше, — продолжал убеждать жену Хабибулла. Кивая на окно, добавил: — Зон соседи давно уже встали. Буди своих сыновей!
— Мы уже не спим, атай, — зевнул Миннигали. Он быстро поднялся с постели и, торопливо одевшись, убежал на конный двор.
Тимергали тоже встал. Отец, наблюдая, как он, то и дело потягиваясь, застилает постель, сказал:
— Ох и любишь поспать, сынок! Любишь!.. Живее поворачивайся. Будущему красноармейцу не годится так тянуться.
После утреннего чая на арбе, в которую был впряжен Белолобый, они подъехали к правлению, где собирались колхозники, отъезжавшие на сенокос. Шумно и весело было на площади, где уже толпилось много народу. Все были радостные, словно их ожидало большое торжество, переговаривались между собой, громко смеялись.
— Раньше, когда я был еще мальчишкой, такого веселья пе было. Мы боялись одного взгляда бая Гимран-Хамматвафы или бая Актуганова Ахметьяна, — сказал старый Зиннат, с завистью поглядывая на молодых.
— Да, баи народу житья не давали, — поддакнул старый Галиахмед.
— Вся земля, на которой наш колхоз раскинулся, им принадлежала. Они ведь были ненасытные.
— Верно, верно, — согласились, вспоминая прошлое, старики.
В это время из правления вышел Сахипгарей и сел в бричку. Он обвел всех собравшихся взглядом и торжественно объявил, что решено начать покос с карагайловского луга.
Телеги с покосниками с праздничным шумом стали выезжать на дорогу, ведущую в луга. Этот летний день и в самом деле напоминал большой праздник. Лица у всех были радостные. Впереди ехали арбы, груженные продуктами, деревянными граблями, вилами, завернутыми в тряпки косами, посудой, казанами и другой необходимой утварью. На телегах сидели косари.
Ребята предпочли идти пешком, чем ехать вместе со взрослыми. Они, как сорвавшиеся с привязи жеребята, бегали, резвились, боролись между собой, пускались наперегонки. Но Миниигали не было с ними, на этот раз он старался держаться возле старшего брата, который скоро должен был идти в армию. Девушки несколько раз просили Миннигали поиграть на гармошке и удивились тому, что он упорно отказывался.
— Что это с ним? — спросила Тагзима. Она все время поглядывала на телегу, где ехали братья.
— Хочет, чтоб покланялись ему, — сказала Зубаржат.
— Миннигалй вовсе не такой!
— А что это ты его защищаешь? Уж не влюбилась ли? — спросила ее подружка.
— Они парни хоть куда, можно и влюбиться.
— Младший-то занят уж. Закию любит.
— Подумаешь! Ее ведь с нами нет, в ауле осталась. — Тагзима хитро подмигнула: — Не каждая девушка, которая ходит с парнем, выходит за него замуж, и не каждый парень женится на своей девушке. Недаром в песне поется: «Если любишь, люби двоих, одного держи про запас»! Я вам советую: пока молодые, гуляйте вволю!
— Что же ты сама не гуляешь? — спросила Асмабика.
— Если бы я полюбила, то и с двумя бы гуляла. Кого люблю, с тем и гуляю!
Женщины захохотали. Тагзима закрыла глаза и покачала головой:
— Я бы показала, почем сотня гребешков.
Тем временем обоз покосников проехал через березовый лес и стал выезжать на пойму, по которой тянулись необозримые луга. Возле карагайловского луга остановились и начали табориться. Старшие принялись строить шалаши, распрягать лошадей.
Ребятишки бросились к реке, но недолго плескались они в светлой, чистой воде. Надо было помогать взрослым: принести воды, набрать дров — мало ли дела на покосе…
Кое-где на лугу уже посвистывали, позванивали косы. Косари правили и пробовали инструмент, легко, играючи смахивали первые рядки пышного лугового разнотравья. Трава уродилась отличная — сочная, мягкая, душистая.
Тагзима будто случайно оказалась возле Тимергали.
— Вы отдельный шалаш не делаете? — спросила она.
— А зачем он нам? — сказал Тимергали, пробуя косу.
— Семейные строят себе отдельные шалаши! А как вы будете, если Малика-апай приедет?
— Пусть приезжает, ей и в колхозном шалаше места хватит, она у нас не привередливая.
Заметив Хабибуллу, орудовавшего деревянными граблями, Тагзима принялась точить свою косу. Затем она обкосила траву вокруг большого куста шиповника и снова очутилась около Тимергали:
— Почему ты все один да один?
— Как один?
— Никогда не видела тебя с девушкой. Что же, решил всю жизнь в холостяках ходить? Когда в армию уходишь?
— Как повестку получу.
— Чего ж ты на покос поехал, раз в армию идти?
— Я люблю работать в поле, на покосе особенно — смотри, какая красота на лугу!
— Интересные вы люди… И ты и Миннигали, — засмеялась Тагзима и, взяв большую охапку травы, понесла к колхозникам, строившим шалаш.
Дотемна кипела работа подле шалашей, выстроившихся в ряд на берегу реки. Мужчины заготавливали толстые поленья для ночного костра, ребята таскали ветки, женщины варили суп в казанах, кипятили чай, готовили ужин.
В тот вечер, конечно, не было ни песен, ни танцев. Уставшие не столько от работы, сколько от свежего, пьянящего воздуха, люди, как только поужинали, сразу же повалились спать. Костры погасли, смолкли голоса. Слышно стало фырканье стреноженных лошадей на лугу у реки, стрекотание кузнечиков, комариный писк в шалашах да крик ночных птиц.