День рождения
Шрифт:
— Боишься?
— Нечего мне бояться. Я свободная женщина.
— Почему же тогда?
«Тебя жалею. Такому джигиту, как ты, молодому, красивому, здоровому, разве не найдется подходящая девушка?» — хотела сказать Тагзима, но промолчала.
Они опять долго работали молча. Когда закончили стог и надо было переходить на другое место, Тимергали сказал печально:
— Значит, так тому и быть. Завтра я уезжаю…
— Куда?
— В армию.
Тагзима шла впереди с граблями за плечами. Она вздрогнула и остановилась:
— В армию-ю?
Тимергали
— Вот. Завтра в пять я должен быть в райвоенкомате,
— А отец с матерью знают? — тихо спросила Тагзима,
— Нет еще.
— Почему же ты им не скажешь?
— Зачем раньше времени говорить? Так все спокойно работают. И я помог немного.
Тагзима долго смотрела себе под ноги, не поднимая головы, потом тихо сказала:
— Приходи сегодня ночью. Я буду ждать в ивняке. — И быстро пошла к женщинам, собиравшим сено.
После вечернего чая одни пошли спать, другие уселись вокруг костра и завели бесконечную беседу.
Тимергали и Тагзима незаметно отошли от костров, от шалашей и встретились в ивняке, у ближней к лесу копны…
Только перед рассветом Тагзима уснула.
Тимергали, не выпускавший ее из своих объятий, тоже закрыл глаза, но не мог уснуть, потому что ни на минуту не забывал, что завтра, да нет, не завтра, уже сегодня дол* жен будет расстаться и с любимой, и с отцом, и с матерью, и с братишкой, и с этим лугом, над которым поднимается дивный аромат скошенных трав, и даже с этой птицей, которая так и будет все лето просыпаться в этих кустах, чтобы встречать песней новую зарю.
Небо на востоке быстро светлело. Пора было уходить. Он склонился над Тагзимой. Разметавшиеся волосы покрывали нежное лицо спящей женщины.
— Проснись, — сказал он ласково, — я ухожу…
Тагзима вздрогнула от испуга и проснулась, увидев склоненное над нею лицо парня, успокоилась, счастливо улыбнулась, прижалась к Тимергали:
— Родной мой!..
XX
Проводив старшего брата в армию, Миннигали недолго работал на сенокосе. В середине недели он прибежал домой и радостно заявил матери:
— Эсей, завтра утром я уезжаю в Баку!
Малика делала затируху в деревянной чашке, руки у нее опустились.
— Тебе же всего шестнадцать лет! — сказала мать.
— Председатель Совета Муса-агай дал справку, что мне восемнадцать! — МиннигалиМиннигали гордо вытащил из кармана справку и положил ее на стол: — Вот!.
А Сахипгарей согласился?
— Если бы он не согласился, Муса-агай не дал бы справку. Теперь я не с двадцать третьего, а с тысяча девятьсот двадцать первого года!
— Разве можно так делать?
— Стране нужны нефтяники, эсей. Неужели ты этого не понимаешь?
— Понимаю, да… — У матери подступил к горлу комок. — А отец знает, что ты уезжаешь?
— Знает.,
Мать стала задумчивой, взгляд ее был печальным.
— И надолго ты туда?
— На три года.
— Три года — это так много! — Мать кончиком платка вытерла слезы на глазах. — Как мы будем жить одни? Ты бы хоть дождался, когда Тимергали отслужит в армии!
— До этого я и сам успею приехать. Подучусь нефтяному делу — и приеду. Без этого нельзя в Башкирии нефтяную промышленность развивать.
Послышались шаги отца. Как только оп переступил порог, мать не выдержала и горько заплакала:
— Неужели нам суждено остаться вдвоем в этом доме?
Хабибулла рассердился:
— Ну что ты разревелась, мать? Твои сыновья в люди хотят выйти, не будем им мешать!
— Что же теперь делать, отец? — Малика еще сильнее заплакала. — Жалко ведь!
— «Жалко, жалко»! — передразнил Хабибулла жену. — Нельзя же их все время держать возле своей юбки. Ну ладно, хватит, хватит.
— Тебе хватит, а мне горе.
— Какое еще горе? — Хабибулла нахмурился: — Не на тот же свет провожаешь сыновей!
Миннигали не любил, когда мать с отцом ссорились. Он выскользнул на улицу. Нужно было скорее увидеть Закию, Дома ее не оказалось. Тогда он решил подняться на Карамалы.
С вершины горы деревня казалась такой маленькой! На улицах никого не было видно — почти все колхозники находились еще на сенокосе и в поле. Не видно было и коз, которые обычно собирались в тени перед клубом и возле школы. Не видно собак, даже куры попрятались от жары.
Так и запомнил Миннигали родную деревню, разморенную полуденным жаром, так и встанет она перед ним на дальней стороне, как видит он ее сейчас с вершины Кара-малы…
Тяжело стало на сердце Миннигали, когда он подумал о прощании с родной деревней. И чувства эти вылились из души стихами…
Родная, милая деревня…
Здесь вырос я и возмужал,
Весною лазил но деревьям,
В лапту с мальчишками играл.
Удил я рыбу в речке нашей,
Зеркальную тревожа гладь.
Зимою мы вдвоем с Акбашем „
Любили зайцев здесь гонять.
Когда в черемуховой пене
Струился тихий Уршакбаш,
Любил я слушать птичье пенье —
<