День Святого Никогда
Шрифт:
— Добрый день, хозяин, — сказал Освальд.
— Да брось ты в самом деле, какой я тебе хозяин! — возмутился Феликс, пожимая ему руку.
— Самый лучший, — тихо сказал Освальд, присаживаясь. — Теперь таких не выпускают.
Феликс усмехнулся и покачал головой.
— Ну ладно, батрак, — хмыкнул он. — Выкладывай. Как Агнешка?
— Молодцом! — с отечески гордой улыбкой ответил Освальд. — С репетиторами каждый день занимается, чтоб на второй год не остаться. Наверстывает упущенное… Завтра веду ее в зоопарк.
— Опять ты?
— А кто ж еще? Йозеф теперь и по выходным вкалывает,
— Как это — верующая? — не сообразил Феликс.
— А так! В господа нашего Дракона всемилосердного…
— С ума сойти… Ильза?
— Я ж говорю: сбрендила. Из дому без косынки не выходит, все туалеты свои в шкафы позапрятывала, одевается, как серая мышка… Каждое воскресенье — в Храм, на богослужение. А завтра у них вообще какое-то действо намечается, то ли моления коллективные, то ли еще какое непотребство… Вот и приходится мне с Агнешкой гулять. Нет, я не жалуюсь, просто староват я для пеших прогулок, куда мне за такой малявкой угнаться…
— Не брюзжи. Когда вы идете завтра в зоопарк? — деловито уточнил Феликс.
— С утра. Думаю, часам к одиннадцати выберемся.
— Тогда… возле грифоньего вольера? Там же, где в прошлый раз?
— Ладно. Туда, говорят, скоро нового грифона вселят?
— Врут, — уверенно сказал Феликс. — Грифонов больше нет.
После этих слов воцарилось молчание. Рано или поздно, но разговор по душам бывшего хозяина с бывшим слугой обязательно превращался в череду неловких пауз, однако сегодня это случилось слишком скоро, и Феликс стал мучительно подыскивать какие-нибудь слова.
— Я тут принес кое-что, — спас положение Освальд, доставая из-под стола хорошо знакомый Феликсу предмет. — Ильза его выкинуть велела. Мол, не место в нашем доме орудию убийства… Она и кинжалы ваши продать порывалась, только покупателя не нашла…
Феликс открыл футляр и окинул взглядом эсток и дагу.
— Спасибо, Освальд, — сказал он, сжимая в кулаке потрепанные перчатки. — Большое тебе спасибо.
— Чего уж там… — проворчал старый слуга, неожиданно смутившись.
Очередная пауза выросла между ними невидимой стеной. «Все-таки я свинья, — подумал Феликс. — Всю жизнь человека знаю — а сказать ему нечего. Хозяин…»
— Пойду я, — сказал Освальд. — Дел много. Тороплюсь, — неумело соврал он, но Феликс не стал его останавливать.
— Да, конечно… Иди. До завтра?
— До завтра, — подтвердил Освальд, и уже встав, спросил: — А вы-то как? Тяжело небось?
— Раньше — да, — подумав, ответил Феликс, — раньше было тяжело. А теперь… Привык.
— Оно конечно. Поначалу оно завсегда тяжелее всего… — пробормотал себе под нос Освальд и, попрощавшись еще раз, оставил Феликса наедине с его мечом.
Особой сентиментальности по отношению к эстоку Феликс никогда не испытывал (кинжалы — другое дело; кинжалы он собирал, мечом же он работал), но когда эта, надо сказать, весьма лирическая сцена единения героя и меча была грубо нарушена, он почувствовал раздражение.
— Что это? — почти членораздельно спросил Бертольд, нависнув над плечом Феликса и дыхнув ему в ухо перегаром.
— Меч, — сказал Феликс недоуменно.
— А это что? — спросил Бертольд, сгибаясь так стремительно, что Феликс испугался, как бы старик не грохнулся спьяну или, чего похуже, не наблевал бы ему на колени. Но Бертольд падать и блевать не собирался. Вместо этого он довольно ловко, если учесть его возраст и состояние, опустился на четвереньки и принялся копошиться под столом.
Перед глазами Феликса замаячила его лысинка в венчике тонких седых волос; лысинка эта была предметом многих студенческих анекдотов, и Феликс тут же вспомнил старинную байку о том, что-де Бертольд еще до своего путешествия в Китай был то ли монахом (а лысинка на самом деле являлась выбритой тонзурой), то ли крестоносцем из рыцарско-монашеского ордена, что как грибы расплодились сразу после распада королевств и просуществовали вплоть до начала эпохи странствующих героев (а лысина, соответственно, осталась у него после ношения кожаного подшлемника и кольчужного капюшона)… Обе эти версии, придуманные еще в пору студенчества Феликса и Бальтазара, были маловероятны, ибо в случае их правдивости возраст Бертольда колебался бы от одного до полутора столетий. Однако Феликс не мог не признать, что за минувшие годы ни лысинка, ни сам Бертольд нисколько не изменились…
— Это что, я спрашиваю?.. — прокряхтел Бертольд, выволакивая из-под стола запихнутую туда Феликсом сумку.
— Сумка, — терпеливо ответил Феликс.
— Сам вижу, что сумка! — Бертольд, расшнуровав и откинув клапан матерчатой сумки, сунул свой сизый нос внутрь.
— Э… Бертольд… Я…
— Чье?! — свистящим шепотом сказал старик. В глазах его заплясал страх.
— Мое, — сказал Феликс, делая безуспешную попытку вежливо отнять сумку. — Вернее, Огюстена…
— Огюстен! — протянул старик и мечтательно улыбнулся. — Насобачился все-таки, стервец! Я всегда знал, что из него выйдет толк…
— Можно? — робко спросил Феликс, беря сумку за ремень.
К его удивлению, Бертольд безропотно вернул ему сумку и устало опустился на стул.
— Вот это, — сказал Бертольд и ткнул пальцем в эсток, — это меч. Славный меч. Честный меч. — Он погладил кончиками дрожащих пальцев тусклый, покрытый патиной клинок. — Береги его. А вот это! — Косматые брови съехались к переносице и указующий перст безо всякой дрожи ткнул в сумку, которую Феликс уже подцепил на спинку стула. — Это дрянь!!! — рявкнул старик.
На них заозирались, и Феликс сказал:
— Успокойтесь, Бертольд…
— Дьявольское зелье, адово снадобье, подарок Хтона, ловушка для дураков… — и не думал останавливаться старик.
От крика он перешел на бормотание, с каждой секундой становившееся все менее разборчивым, и Феликс решил согласно кивать до тех пор, пока Бертольд не выдохнется. Но не тут-то было!
— Выбрось! — снова рявкнул Бертольд, перегибаясь через стол и сгребая Феликса за плечи. — Выбрось это к Хтону!!! — заорал он ему в лицо и встряхивая его как ребенка.