ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ
Шрифт:
«Нет,- ответила Тина.- И вообще, разве это поцелуи? Он меня в щеку поцеловал. Один раз».
«Зачем же ты сказала «поцелуи»?» – спросил Верещагин.
«А как надо было?» – спросила Тина.
«Коли он поцеловал тебя один раз, то это «поцелуй». А если «поцелуи», то, значит, уже не один. Он тебя не один раз целовал?»
Тина задумалась, как бы вспоминая.
«Ну, может быть, два»,- сказала она и засмеялась.
«Два, не больше?» – спросил Верещагин.
Тина опять задумалась. Она молчала довольно долго – то ли вспоминала, то ли делала вид, что вспоминает.
«У тебя такое выражение лица, будто ты перемножаешь в уме трехзначные числа»,- сказал Верещагин.
Тина сокрушенно покачала головой. «Кажется, он целовал меня один раз в губы»,- сказала она.
События развивались по давно знакомой программе. Верещагину даже страшно стало.
«Черт возьми!» – почти прорычал он. «Здравствуйте» – неожиданно сказала ему черненькая женщина. Она проходила мимо и улыбнулась Верещагину улыбкой сообщницы. «Здравствуйте,- ответил он.- Конечно, мы в загс с тобой не пойдем никогда,- сказал он Тине.-
Тина спросила, что такое идиосинкразия. Верещагин объяснил.
«Нет, вы серьезно?» – спросила Тина. «Куда серьезней! – ответил Верещагин.- У меня от одного только запаха лжи сердечные припадки».
Тина отнеслась к этим словам очень вдумчиво. «Я не знала, – сказала она.- Я иногда немножко подвираю, но ведь никому правда особенно и не нужна. Зачем говорить правду, если в ней не нуждаются? Но вам я больше никогда не солгу, честное слово. Можете спрашивать о чем угодно, мне совсем не трудно говорить правду, это даже приятно, если вам нужно. Хотите, я чем-нибудь страшным поклянусь, что всегда буду говорить только правду?» Тут Верещагин руками замахал, громко закричал: «Ни в коем случае! Ни в коем случае! У меня к клятвам тоже идиосинкразия!» – и они пошли к реке. Уже садясь в лодку, Тина сказала: «А я, знаете, физику сдала на тройку. Противная наука. У меня к ней идиосинкразия» – вот как она хорошо усвоила это трудное новое слово, разговоры с Верещагиным пошли ей на пользу; я вообще не знаю ни одного человека, который поразговаривал бы с Верещагиным хоть одну минуту и чтоб это не пошло ему на пользу.
Ему позвонила по телефону женщина и сказала: «Говорит маматины», он никак не мог сообразить, что это за слово, несколько раз переспрашивал, но так и не понял до тех пор, пока женщина не сказала: «Мне стало известно, что моя дочь собирается выходить за вас замуж»,- только тогда он разделил слово на две половинки, и все прояснилось, он даже подумал: какой замечательный метод – многие проблемы, наверно, кажутся неразрешимыми только оттого, что никому не приходит в голову разделить их пополам. Что же вы молчите?» – спросила мама Тины. «Да что вы,- сказал Верещагин.- Это она шутит».
«Шутит? – переспросила мама Тины насмешливым голосом.- Я нашла у нее бланк заявления в загс, заполненный на ваше имя».- «На мое имя?» – спросил Верещагин. «Интересно, откуда бы еще я могла узнать вашу фамилию?» – сказала мама Тины. Говорила она не громко и вежливо, но казалось, каждым словом желает оскорбить собеседника; Верещагин насторожился, беспокойно вслушался – нет, все нормально, спокойно, корректно, обращенная к нему речь даже чуть доверительна: это не тот брак, о котором она мечтает для дочери, говорила мама Тины, по ее глубочайшему убеждению ее дочь стала жертвой незрелой юной романтичности, что же касается чувств самого Верещагина, то, что бы там ни писали в стихах и романах, она отказывается признать их красивыми. «Вы слышите меня?» – спросила она и, Верещагин ответил, что слышит. «Никакого брака, конечно, не будет,- сказала мама Тины.- Об этом побеспокоюсь я сама. А от вас я хочу только одного: чтоб вы больше не встречались с моей дочерью. Она ведь к вам ходит?» – «Ходит»,- сказал Верещагин. «Так вот, я хочу, чтоб больше не ходила».- «Интересно, кто ходит?» – спросил Верещагин. «Как кто? – не поняла мама Тины – Вы сами сейчас сказали, что она к вам ходит. Или вы хотите отказаться от своих слов?» – «Ни от чего я хочу отказываться»,- сказал Верещагин. «Я требую от вас, чтоб она к вам больше не ходила»,- сказала мама Тины уже несколько раздраженно. «Вы хотите, чтоб я передал ей ваши слова?» – спросил Верещагин. «Я хочу, чтоб она к вам больше не ходила!» – крикнула мама Тины. «Значит, я должен сказать ей, чтоб она не ходила? – спросил Верещагин.- Когда она придет, я ей так и скажу».- «Она к вам больше не придет»,- сказала мама Тины. «А как же она узнает, что ко мне не надо ходить?» – опять спросил Верещагин. «Я ей сама скажу», – «Так зачем же вы звоните мне?» – спросил Верещагин и положил трубку.
И тут же услышал новый звонок – за дверью стояла Тина, радостная и оживленная, она не знала, что мама нашла взятый ею в загсе бланк, что на ее встречи с Верещагиным наложен незыблемый родительский запрет.
«Здрасьте,- сказала она.- Я принесла вам кусок мяса. Хотите, я сварю вам суп?»
Верещагин в кабинете директора. Директор разговаривает с ним. «На завод «Металлодеталь» прислали электронный микроскоп, а он им не нужен»,- рассказывает директор. «А зачем тогда прислали?» – спрашивает Верещагин. «Я поясню»,- говорит директор. «Хорошая вещь,- хвалит Верещагин.- Какого года модель?» – «Они просили что-то другое, а им прислали микроскоп,- отвечает директор.- Они предлагают его нам. Мы, говорят,- вам, а вы – нам».- «А мы им что?» – спрашивает Верещагин. Директор поднимается из-за стола, почти не становясь при этом выше, и раздраженно говорит: «Ты сначала выслушай, а потом задавай вопросы. С тобой совершенно невозможно разговаривать. Ты все перебиваешь и перебиваешь».- «Давай грузовик,- говорит Верещагин,- я привезу твой электронный микроскоп. Я люблю электронные микроскопы».- «Вот чудак! – удивляется директор.- Привезут и грузчики. Дело совсем в другом. Они, понимаешь, взамен алмазы просят. Они хотят сделать алмазные резцы, и тогда перевыполнение плана у них в кармане. Как думаешь, сможем дать несколько кристалликов?» – «Смотря
Он объясняет, что разговаривать Верещагин должен с главным инженером. Он даже пишет на бумажке фамилию, имя и отчество этого инженера. «Сразу же и поезжай. Нечего откладывать в долгий ящик»,- говорит он.
«Сейчас помчусь,- соглашается Верещагин.- Только сначала заеду домой и надену голубой костюм».- «Это еще для чего? – удивляется директор.- Ты и так выглядишь довольно прилично».- «Важные дела надо делать в хороших костюмах,- убежденно говорит Верещагин.- Ты никогда еще не видел меня в голубом костюме. Знаешь, как я в нем выгляжу?» – «В конце концов, это твое личное дело»,- устраняется от дальнейших споров на костюмную тему директор. «Ты не хочешь знать, как я выгляжу в голубом костюме?» – выражает удивление Верещагин. «К старости у холостяков мания переодеваться»,- говорит директор, и Верещагин уходит огорченный.
Он вдруг вспоминает профессора Красильникова, который тоже любил переодеваться, и удивляется, что так долго не вспоминал своего учителя, целых четверть века почти ни весточки, ни встреч,- надо будет написать ему, думает Верещагин.
Дома он надевает голубой костюм и стоит в нем перед зеркалом минут шесть. Затем берет перекидной календарь и зачеркивает на листочке завтрашнего дня два восклицательных знака – по обеим сторонам цифры, означающей число. Он уже месяца полтора каждую очередную субботу помечает восклицательными знаками, собираясь именно в субботу начать свой тайный эксперимент, о котором столько уже рассказывал операторам в цехе и даже Тине с Верой. По пятницам он зачеркивает восклицательные знаки на листке очередной субботы и старательно рисует их на следующем субботнем листке – через неделю.
Он наметил для начала эксперимента субботний день вовсе в пику Господу Богу, который, создав мир за шесть дней, в субботу как раз отдыхал, а потому, что в субботу отдыхал также и директор – в этот день он не являлся в институт,- начинать запретный опыт разумнее всего было, конечно, в его отсутствие. Правда, Верещагин знал, что никакого опыта он не начнет,- не с чем ему было еще начинать этот опыт, на разбросанных комнате листках пока что одна галиматья виделась ему, но субботние восклицательные знаки придавали предшествовавшим дням недели сладостный увертюрный смысл, наполняли их томящей страстью ожидания. Так ему приятней было жить – от субботы до субботы. Когда он дорисовывал на следующем субботнем листке второй восклицательный знак, зазвонил телефон. «Maматины»,- пробормотал Верещагин и угадал: звонила мама Тины, она спрашивала, почему Верещагин не прекратил встреч с ее дочерью. «Здравствуйте,- сказал Верещагин.- А вы говорили ей, чтоб она не ходила ко мне?» – «Говорила»,- ответила мама Тины. «Ну и что?» – спросил Верещагин. «Это я вас должна спросить: ну и что? – возмутилась мама Тины.- Слушайте, нам нужно поговорить серьезно. Вы бы могли зайти ко мне?» Верещагин ответил не сразу, был занят отделкой восклицательных знаков. Левый получился жирнее, приходилось утолщать бока правого. «Алло, вы меня слышите?» -• спросила мама Тины. «Я могу прийти сегодня вечером»,- сказал Верещагин. «Отлично. Я жду вас в семь часов»,- сказала мама Тины и положила трубку. Но через минуту она позвонила снова и осведомилась, знает ли Верещагин адрес. «Нет»,- ответил он и дунул на правый восклицательный знак, чтоб чернила на нем быстрее высохли. «Что же вы обещаете прийти, не зная адреса? – упрекнула мама Тины.- Я думала, Тина вам говорила». Верещагин подул еще раз и сказал: «Ничего она мне не говорила».- «Странно,- произнесла мама Тины.- Это у вас так шумит или телефонные помехи?» «Это я дую»,- сказал Верещагин. «Странно»,- повторила мама Тины и продиктовала Верещагину адрес.
Закончив разговор, Верещагин еще несколько минут постоял у зеркала. «На заводе я пробуду часа два,- прикинул он.- Два или три. А потом?»
Он решает: даже если разговор с главным инженером закончится в один час, он все равно не вернется домой, а будет гулять в голубом костюме до семи часов вечера.
«По парку»,- решает он.
У главного инженера только один глаз, на втором – черная повязка из красивой бархатной ткани. Верещагин стоит с той стороны, где повязка. «Давайте выкатим его на середину комнаты»,- предлагает главный инженер и наваливается плечом, но микроскоп не двигается. Верещагин прикладывает ладонь – микроскоп едет. «Поехал,- говорит главный.- Он на колесиках».- «Это хорошо,- одобряет Верещагин.- Удобно». Микроскоп величиной с русскую печь. «Японцы,- объясняет главный.- Вы можете мне не поверить, но японцы продумывают все детали лучше даже, чем американцы».- «Стоп! – говорит Верещагин и убирает с микроскопа руку, отчего тот сразу перестает катиться.- Где кресло? На фотографии еще и креслице. Я помню».- «Креслице? – удивляется главный.- Какое креслице? – Удивляться одним глазом гораздо легче, чем двумя, в одиночку вообще все легче.- На какой фотографии?» – «А вот тут»,- Верещагин вытаскивает из кармана инструкцию, написанную на сербском, португальском, турецком, албанском, словацком и малийском языках. На глянцевой обложке цветная фотография: микроскоп и перед ним маленький стульчик-креслице. «Вот,- говорит Верещагин и тычет пальцем в рисунок, потом приседает и засовывает палец в отверстие на стальной станине микроскопа.- В этой дырке,- говорит он,- торчал винт, здесь было привинчено креслице». Главный инженер пытается повезти микроскоп в одиночку, но у него не получается. «Обойдетесь без креслица»,- бурчит он. «Без креслица! – восклицает Верещагин.- А на чем сидеть? Я возьму микроскоп только в комплекте».