Деньги для киллера
Шрифт:
— Неужели ты?
Глеб ухмылялся, забавляясь произведенным впечатлением, ответил:
— Конечно, нет. Я ведь рассказывал о нашем стилисте. Нравится?
— Очень идет к твоим очкам.
— Значит, не понравилось?
— Почему же? Стильно. Классно. Безумно дорого. Пыталась представить приблизительную стоимость: запуталась в нулях. Откуда дровишки?
— Разве я не рассказывал, что зарабатываю большие деньги? Тратить их совершенно некуда. Путешествовать я не люблю, отдыхать не умею, ем что попало, лишь бы быстро, к тряпкам равнодушен,
— Ты забыл про женщин.
— И про женщин я уже рассказывал. Ухаживать не умею, выгляжу дурак дураком, вот и сижу вечерами перед телевизором, каналы переключаю и вздыхаю, что полжизни прожито, а ничего особо ценного в ней не наблюдалось.
— Грустно, — кивнула я.
— Точно. Выпьем чего-нибудь?
— Можно кофе?
— Хорошо, кофе.
Я расположилась в кухне и наблюдала за Глебом, быстро и умело он накрывал на стол.
— Очки ты носишь и в домашней обстановке? — спросила я.
— Привык, — пожал он плечами. — Знаешь, о чем я подумал? Мы могли бы уехать вдвоем на недельку.
— Отличная идея. Боюсь, как бы ты потом не пожалел об этом.
— С какой стати?
Теперь пожала плечами я.
— Ты продвинулся в своем расследовании?
— Сейчас нам так уж необходимо говорить об этом? — он нахмурился и замолчал, а я продолжала его разглядывать, силясь отгадать: о чем он думает? Не говорит, а думает. Глаза — зеркало души. Свои он прячет за очками. — Лучше расскажи мне о себе, — попросил он. — Я ведь ничего о тебе не знаю…
— Мама врач, папа инженер. Типичные немцы: аккуратные, трудолюбивые, добропорядочные. Папа мечтал о сыне. Говорил: «Если уж я дал другому существу жизнь, то должен верить, что он сумеет постоять за себя».
— Выходит, нордический характер у тебя от папы?
— Выходит. Еще рассказывать?
— Конечно.
— Закончила английскую школу. И музыкальную тоже. Поступила в консерваторию: благодаря трудолюбию и чуть-чуть таланту. В общем, можно было обойтись и без консерватории. Первый мальчик появился в девятнадцать лет. Не выдержал: я была чересчур серьезной. Другие мальчики стали обходить меня стороной. Времена сменились, и появились богатые дяди. Слово «любовница» казалось оскорблением, а «жена» вызывала тихий ужас. Поэтому были только друзья: для душевных бесед и отдыха. Иногда я думаю — это ненормально, иногда — так честнее. Сонька утверждает, что это похуже, чем болезнь Дауна.
— И никто никогда не смог понравиться тебе так, чтобы ты решила, что влюблена? — недоверчиво спросил Глеб.
— Наверное, мне не везло, — усмехнулась я. — Может быть, я хотела чересчур многого.
— Ты меня успела запугать, — улыбнулся он. — У меня нет шансов?
— В тебя все шансы и один кошмарный недостаток — весьма несвоевременное появление на моем жизненном пути, а точнее — На проезжей части поблизости от моего дома.
— Мы возвращаемся к запретной теме, — напомнил он.
— Извини.
Мы
— Моя бабушка любила повторять: «Господь воздает по заслугам». Интересно, что получу я. В том смысле, имеются ли заслуги.
— Ты получишь мою любовь, — ответил Глеб, — как считаешь, много это или мало?
— Даже не знаю, — засмеялась я. — Во мне долгие годы зрела уверенность, что однажды я встречу мужчину, который мне совершенно не подходит. И не смогу без него жить.
— Может, оно и неплохо, — засмеялся Глеб, поднялся и взял меня за руку, а потом поцеловал. Не один раз, конечно. А меня так и подмывало махнуть рукой на все свои подозрения и сделать то, что мне очень хотелось сделать, но я не была бы сама собой, если б сказала «да». Я отступила, улыбнулась и негромко пообещала:
— Глеб, как только все закончится и в моей голове не останется подозрений, я сразу же брошусь тебе на шею. Боюсь, избавиться от меня будет затруднительно. А пока…
Он потер щеку и ответил чрезвычайно серьезно:
— Что за черт, киска? Я люблю тебя, ты любишь меня, какая в конце концов разница, как и почему мы встретились?
— К сожалению, разница есть, — покачала я головой. — Я не хочу до скончания своих дней подозревать, что ты меня просто использовал. Попытайся представить, какой ад мне придется носить в своей душе. — На мой вкус вышло неплохо.
— Чего ты хочешь? — спросил он.
— Доверия, — мысленно улыбаясь, заявила я.
— О, Господи! — он взмахнул руками и закружил по кухне. — Кто у нас говорит о доверии?
— Если ты гость, которого я должна бояться, скажи об этом сейчас. Я совершенно созрела для того, чтобы все понять и простить.
— Ты, киска, сумасшедшая, — произнес он очень серьезно, наверное, и вправду так думал. Потом взял меня за руку и притянул к себе. — Что ж, если тебе непременно надо меня помучить — пожалуйста. Надеюсь, что доживу до того дня, когда стану для тебя ясным до прозрачности. Но ловлю на слове: как только ты удовлетворишь свое нездоровое любопытство и будешь знать по именам всех преступников, мы приезжаем сюда.
Ясно? И слова «нет» я больше не услышу, что бы мне ни взбрело в голову.
— Надеюсь, ничего противоестественного? — усмехнулась я.
— Я еще не решил, — он взял меня за подбородок и совсем другим тоном закончил:
— Думаю, это будет нечто…
Вместо того, чтобы ответить что-нибудь игривое и глупое, я замерла, глядя в его глаза. А знаете, почему? Я испугалась. Какого черта он снял свои очки?
Остаток вечера мы провели, как супруги со стажем. Пили чай, смотрели телевизор и мило беседовали. Решено было, что ночевать я останусь здесь. Глеб, само собой, поклялся, что не нанесет урона моей женской чести. Так как один раз мы уже вполне благополучно делили кровать, я согласилась.