Дэниел Мартин
Шрифт:
— И продолжает в этом мире существовать?
— Ему не так повезло, как некоторым другим. Помимо всего прочего, на его попечении жена и трое детей.
— Ну ладно. Ты права. — Каро упрямо рассматривала ковёр: она снова брала препятствия, только на этот раз похоже было, что наездник забыл, какое именно препятствие нужно брать следующим. — Скажи мне, что тебе в нём нравится?
— Он печальный. И добрый. Сам по себе. И такой благодарный.
— Ещё бы.
Она помолчала.
— А ещё — с ним можно поговорить.
—
— Серьёзно поговорить.
— О чём?
— О чём угодно. О том, о чём с тобой я говорить не могу. И с мамой тоже.
— Например?
— Ты, кажется, никак не можешь понять, что можно любить вас обоих. При всех ваших недостатках и ошибках. — Прежде чем я успел рот раскрыть, она продолжала: — Я прекрасно знаю, какой она может быть стервой. Но знаю и то, что у неё есть основания — пусть и вполовину не такие значительные, как она сама полагает, — считать тебя самовлюблённым эгоистом. Дело не только в вас двоих. Это всей семьи касается. Мы, кажется, столько всего предали анафеме, столько всего похоронили…
— Ты же знаешь, что произошло.
— Да я же не о прошлом. О том, что я чувствую по отношению к вам обоим. Сейчас.
— А он — слушает? — Она кивнула. — И у него это серьёзно? — Она ничего не ответила, и мне пришлось подыграть ей: — Если это не слишком старомодно звучит.
— Он чувствует себя виноватым… Перед женой.
Я не очень-то поверил в это, поскольку подозреваю, что чувство вины, как и порядочность, — слишком привлекательный и удобный предлог, чтобы не воспользоваться им к своей выгоде.
— А если в один прекрасный день он решит, что ни в чём перед ней не виноват?
— Ну, голову я пока не потеряла. Об этом речи нет.
Мы долго молчали. Я допил оставшееся в моём бокале виски; Каро так и не притронулась к своему.
— Он об этом должен был мне позвонить?
— Мы с ним обсуждали такую возможность. Он прекрасно понимает, что́ ты должен чувствовать.
— А ты?
— Сначала — нет, не понимала.
— Ты считаешь, у меня самого рыльце в пуху, не правда ли?
— При чём тут это? Никто об этом и не думает.
— В самом деле?
— Папочка, я вовсе не страдаю из-за того, что ты по-прежнему привлекателен как мужчина. Я понимаю, ты никак не можешь быть Эндрю.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я знаю, ты с презрением относишься к миру, в котором он живёт. Но как отец он гораздо лучше тебя. — Она помолчала. — Может, просто потому, что он всегда рядом. И умеет ладить с мамой.
После довольно долгой паузы я сказал:
— Ты, кажется, полагаешь, что я презираю всё и вся, Каро.
— Ты надеешься, что каждый станет думать и чувствовать так же, как ты. — Она опять помолчала, потом добавила: — Да я ни в чём тебя не виню; ты скорее всего прав насчёт Флит-стрит,
Я не понял, винит она мою работу или мой характер; упрёк был вовсе не нов, хотя никогда раньше стрела не падала так близко к цели. Единственное утешение, что за всем этим Каро, должно быть, скрывала какие-то собственные сомнения.
— Обещай мне по крайней мере, что ты, когда выйдешь замуж, заведёшь себе не одного ребёнка.
Она испытующе заглянула мне в глаза:
— Почему ты это сказал?
— Потому что единственные дети всегда прежде всего поглощены собой. Но вдобавок им трудно себе представить, что кто-то другой может реально в них нуждаться. И дело не просто в том, что для этих других у них времени не хватает.
— Я имела в виду только твою работу. — Она грустно улыбнулась. — Во всяком случае, уже поздно менять тебя на кого-то другого. — Она протянула мне свой бокал: — Не хочу.
Я перелил его содержимое в свой. Каро поднялась и подошла к камину. Остановилась там, ко мне спиной.
— Ты сердишься, что он сам тебе не сказал?
— Я понимаю, это вовсе не легко. Только не надо было ему лезть из кожи вон, чтобы выставить себя трагическим неудачником. Кого он дурачит, хотел бы я знать.
— А мне казалось, что ты-то его сможешь понять. Ты сам всегда… — Она резко оборвала фразу.
— Продолжай. Момент истины.
— Ты сам не очень-то рекламируешь собственные профессиональные успехи.
— В основном потому, что насмотрелся на киношных деток, приученных к постоянному восхищению и не способных ни о чём судить критически.
— Я только недавно осознала, как успешно ты меня запрограммировал. А на работе многие считают — мне повезло, что у меня такой отец.
— Просто они на жизнь смотрят через газетные вырезки.
Каро с минутку помолчала.
— Когда Бернард ноет, у него это гораздо убедительней получается. На него вечно все нападают. А на тебя — никто никогда.
— Деточка, это ведь только подтверждает мою правоту. Мужчины средних лет, может, и кажутся зрелыми, знающими и всякое такое. Но когда они заводят себе подружек твоего и Дженни возраста, они всё это утрачивают. В глубине души они остаются растерявшимися подростками. Так и живут в вечном страхе. Паникуют.
— Ну а ты-то с чего паникуешь?
Она произнесла это тоном, в котором странно смешались робость и агрессивность. Но меня это растрогало — так чётко здесь отразилась та пропасть, что пролегла между нами. Я вспомнил сдержанную нетерпимость Дженни по тому же поводу. Разница в возрасте между ними была всего около трёх лет, но Дженни — девочка гораздо более умная и самостоятельная, чем Каро; мне показалось, я почти понял, что могло бы подвигнуть отца и дочь на совершение инцеста… необходимость исторгнуть невысказанное из сказанного, добиться простоты, заменив ею затмевающую понимание сложность.