Денис Давыдов
Шрифт:
– Так вы – поэт, господин генерал?
– Нет, я – солдат. Солдат, увлекающийся стихами.
– Ну, хорошо-хорошо! Не смею вам мешать! – раскланялся старый Бод. – Ждем вас у себя через час-другой, господин Давыдов! Виват, Россия!
– Виват, Франция!
– Любезный господин генерал, – сказал старый Бод, поднявшись со своего стула при встрече с Давыдовым в маленьком уютном ресторане «Русские щи да каша». – Судьба благодаря вашей доброте распорядилась счастливо и подарила мне нежданную встречу с потерянным, как мне казалось, безвозвратно сыном. Викентий родился для меня как бы заново. Воистину Золотой Викентий! Господин генерал, десять лет я служил
– Спасибо, господин Бод! Весьма тронут вашим радушным приемом и гостеприимством. Ибо, признаться, отвык от роскошеств за время тяжких походов и битв. Очень рад за Викентия!
– Вы знаете, господа, – многозначительно промолвил старый Бод, – что благородный император Александр предоставил французам счастливую возможность избрать себе такую форму правления, которая им самим более желанна. По сему случаю я надеюсь, что бедная моя Франция, наученная горьким и печальным опытом Бонапарта, не мудрствуя лукаво, внемлет голосу чести и разума. Наша страна наконец-то возвратится, как это говорится у вас, в России, на круги своя. Вернется к незаконно прерванному благоразумному правлении Бурбонов.
– Мне кажется, – продолжал Викентий, – настал тот час, когда в нашей истерзанной войнами стране необходимо как можно скорее навести спокойствие, порядок и упрочить благополучие граждан.
– Я слышал, – сказал Давыдов, – что наш император Александр благосклонно отнесся к возвращению на трон Людовика XVIII.
– Скажите мне на милость, господа, кто бы из вас мог предположить, – не утерпел, вновь наполняя рюмки вином, старый Бод, – что такое победоносное шествие по Европе и скорое вторжение в Россию непобедимого Бонапарта закончилось столь трагично? Что русские разобьют великую армию и победителями войдут в Париж?
– Мы с отцом поднимаем бокалы, – добавил Викентий, – за двойное торжество. Во-первых, за здравие и успехи наших русских друзей. И, во-вторых, за законное воцарение Бурбонов. Словом, господа, за Людовика XVIII и за долгожданный мир на земле!
Давыдов высоко поднял свой бокал, гордясь тем, что он русский, гордясь славою своего оружия, своим храбрым воинством, а также тем, что он воочию, так зримо и торжественно ощутил свою причастность к освобождению Европы.
– Горячо поддерживаю и одобряю ваши желания, господа. Пью за здравие Людовика! За установление мира и спокойствия в Европе!
– И дай-то Бог, чтобы Франции поскорее возвратилось ее былое величие, – добавил старый Бод.
– Только тот может по-настоящему понять чужие боль и горе, кто хоть раз в жизни испытал это сам, на собственном опыте. Недавно я остро почувствовал себя русским именно у вас, на чужбине, когда стоял на Вандомской площади перед знаменитой колонной со статуей Наполеона. Той самой статуей, которую на днях снесли... «О чем задумались, месье?» – спросила меня одна пожилая женщина. «О громкой славе вашего непобедимого императора, – ответил я ей, – и столь тяжком и горьком его бесславии...»
– Оказывается, вы не только поэт, господин генерал, но и философ! – воскликнул восхищенный его словами старый Бод. – Да здравствует наш русский гость!
– Скажите мне, господин Бод, кого вы более всего любите на свете? – поинтересовался Давыдов.
– Более всего? – призадумался на минуту седой Бод. – Пожалуй, более
– Разделяю ваши чувства, – ответил Давыдов. – Однако должен вам признаться, что с вином и женщинами мне не шибко везло в жизни...
– За любовь! – воскликнул сияющий Викентий.
Не по летам пылкий, предупредительный и энергичный господин Бод воодушевлял всех во время трапезы. Обед удался на славу. Официанты старались изо всех сил и были учтивы как никогда. Их взгляды полны доброты и признания. Тарелки они не ставили перед гостем по прямой линии, а подавали с подносов плавными элегантными движениями. Вилки и ножи опускали на скатерть с неизменной улыбкой. Официанты держали их в двух пальцах, а мизинец был аристократически оттопырен.
Боевому, утомленному войной, истосковавшемуся по родному крову генералу захотелось вкусить простого, любимого им с детства блюда, к тому же не шибко обременительного для хозяев. И он попросил гречневой каши с жареной телятиной.
– Не лучше ли будет, наш дорогой господин генерал, – добавил старый Бод, – предложить вам отведать еще соленых грибов, томатов и огурцов? И все это покрыть сверху петрушкой и укропом?
Давыдов в знак признательности развел руками:
– Покорно благодарю вас, господин Бод... Давненько не был дома и не едал ничего подобного.
– Да еще непременно, – заметил Викентий, – пусть нам подадут хрен, квас с изюмом и моченой брусники...
Все дружно рассмеялись и захлопали в ладоши.
Воистину то была непринужденная, застольная и столь трогательная, французская на русский манер, песня без слов.
Словом, кухня оказалась отменная. Оживленная беседа длилась более часа, то и дело звучали тосты, вино лилось рекой, но никто за столом не был пьян. Все были только навеселе. Викентий часто хохотал от души.
Русский генерал пленил сердце хозяина. Он был недурен собою, остроумен, рассудителен, превосходно воспитан. Лучшие годы молодости он провел в непрерывных войнах, из которых Отечественная оказалась самой тяжелой и долгой. Все это развило в Давыдове опытность, умение разбираться в людях, понимать их с полуслова и, главное, живо откликаться на чужую беду. Он закалился физически и не терял бодрости духа в самых сложных обстоятельствах. При расставании старый Бод выразил горячее желание познакомить генерала с достопримечательностями Парижа, а Золотой Викентий вызвался вкусить вместе с ним прелести громадного и шумного Вавилона.
На память о столице Франции и парижанах Давыдов купил в антикварном магазине у прославленной фирмы «Брегет» плоские золотые часы с серебряным циферблатом.
Поэта-гусара пленило высокое качество исполнения «недремлющего» брегета и его мелодичный малиновый бой. С великой радостью он приобрел эти замечательные часы и заказал граверу исполнить на крышке свой фамильный герб на серой эмали.
Теперь давайте перенесемся из поверженного Парижа на девять десятков лет вперед, в 1900-е годы. Удивительную историю дальнейшей судьбы «недремлющего» брегета поведал в своих «Воспоминаниях» внучатый племянник знаменитого партизана Александр Васильевич Давыдов.