Департамент

Нью-Йорк, США

Сумерки вечера. Шел сильный дождь. Серая фигура растеклась по серому камню карниза. Ствол винтовки прижат к шее горгульи, венчавшей угол дома. Цель ждала на другой стороне улицы. В большом, сухом, ярком зале с широкими окнами. Заметить серого человека сквозь пелену дождя было невозможно. Даже не будь на нем специального костюма. Через прицел и уловитель колебаний человек

мог видеть и слышать всё происходящее в зале. Известный писатель анонсировал свой новый проект. Книгу, что вновь потрясет устои общества.

Зал был полон людей, но прицел скользил по лицу одного лишь автора. В большом приближении, видна была каждая линия, каждый изгиб черепа под кожей. Дыхание человека было ровным, точка прицеливания не дрожала и перемещалась как рука любовницы, лаская голову избранника. Мысленно, он уже пронзил её пулей, уже прочувствовал стремительный полет, сквозь стену дождя, сквозь прочное стекло, сквозь плоть и кровь. В этой связи с целью было что-то интимное. Человек любил свою работу. Момент истины, поворотная точка судьбы, только он и цель. Божественная власть даровать смерть и новую жизнь. Ведь семя, чтобы прорасти, должно умереть.

Департамент старался не использовать агента вслепую. Человек знал, почему выбрана именно эта цель. Его произведения приводят к разложению культуры, сначала здесь, в Америке. А затем и в мире. Снижают человеческий потенциал. Во время подготовки он лично знакомился с работами цели. Всё верно. Но даже если бы не успел этого сделать, то верил руководству. Его работа это священнодействие. Слово «убийство» слишком грубое для неё. Уничтожение. Столь чистое в своей мотивации, что почти неподвластно обычному разуму. Ничего личного, никакого материального интереса, никакой борьбы за мирскую власть. Уничтожение ради будущего. Поистине, «за други своя».

Местная полиция никогда не сможет раскрыть это преступление их законов. Просто не хватит масштаба мышления, не поверят. С упоением его прицел изучал голову цели. С нежностью его палец лег на спусковой крючок и мягко выжал слабину. Его мотивы были столь бескорыстны, что сама цель должна была радоваться свершению. «Лучше быстрая смерть, чем долгое падение», вспыхнуло в мыслях агента. Речь автора в зале приближалась к своей кульминации. Момент истины собрал все мышцы человека в один клубок. Ствол винтовки застыл, прицел остановился, дыхание прекратилось. Под серой маской, его губы тронула улыбка…

Окрестности Нанкина, КНР.

По склонам горы Цзыцзиньшань1, утопая в зелени, вилась тропинка, покрытая гравием. По ней не спеша

поднимался Мастер Чен, старший научный сотрудник одноименной обсерватории. Можно было подняться на лифте или на машине. Но Чен много лет предпочитал взбираться пешком. В ходе прогулки он словно готовился ко встрече с Космосом. И его усилия, усталость, придавали свиданию особый, не будничный характер. Нельзя вот просто взять, нажать кнопку и приехать, как делают молодые. Звезды как женщины, берутся усилием. Чен работал в обсерватории уже тридцать лет. Сейчас ему было за пятьдесят. Солнце тысячи подъемов сделало его кожу смуглой и сухой. Он мог бы давно стать начальником. Если бы не увлечение.

Он увлекался литературой. Примерно так же, как звездами. Серьезно и почти всю жизнь. Чен звался бы писателем по праву, если бы не одна оговорка. Он не издал ни одной книги. Удивительно, что в мире «писателем» называют не того, кто пишет и создает хорошие книги, а того кто их печатает и продает, независимо от содержания. Чен был мастером содержания. В его книгах была глубина, мудрость звезд, тонкость чувств, умение наблюдать и слушать природу. Недаром он годами ходил по Пурпурной Горе. Его глаза всё замечали, ни один подъем или спуск не был напрасным. Беда в том, что он не умел продавать и продвигать.

С другой стороны, возможно, он писал то, что трудно продавалось. Но разве доступное ценно благодаря своей доступности? Вопрос философский. Так или иначе, Чен отправлял свои рукописи в разные издательства год за годом. Ответа или не получал вовсе, или получал указание, что «тема не актуальна», «рынок требует другого», «попробовать себя в ином жанре». Его наблюдения Вселенной и жизни вокруг не переставали порождать новый материал. И он писал. И отправлял в издательства. И получал те же ответы, всё реже. Его это не смущало. Возможность творить была для него уже великим даром.

Чудак, да и только. Кто еще стал бы всю жизнь работать в обсерватории и подниматься пешком по тропинке?

Однако, в тот день всё изменилось. Носителем перемен стала именно тропинка, хоженая вдоль и поперек. За очередным поворотом, его ждали двое белых людей. Слово «белый» было технически и расово некорректным, но именно оно пришло ему первым на ум. Незнакомцы были столь бледны и белокуры, что от них дышало севером в этот жаркий полдень. Оба были крепко сложены, гладко выбриты, в светлых рубашках и деловых брюках. «Гиперборея», было второе слово, пришедшее в голову Чену. Он живо представил себе густые русые бороды на этих лицах. Пара была столь удивительно неуместной для его горы, что он невольно сам остановился.

Конец ознакомительного фрагмента.