Der Architekt. Проект Германия
Шрифт:
Я промолчал.
Она принесла мне воды и задремала, сидя рядом в кресле. Я рассматривал ее лицо, обмякшее после тяжелого дня, и живо представлял себе Нину старушкой. Красивой, благообразной старушкой, вроде мадам Коллонтай. У нее будут чистая гостиная, стол со скатертью, чашки без щербин и трещин. Я взял Нину за руку, она даже не пошевелилась.
Поезд на Страсбург отправлялся вечером. Газеты вышли с огромными заголовками. Я не читаю по-французски, но всё же купил выпуск у мальчишки в огромной, не по размеру, кепке. Занял
Я развернул газету.
На первой полосе красовался банкетный зал отеля «Маджестик». Голову фюрера предусмотрительно убрали из кадра, и картинка выглядела на удивление знакомой: изуродованные стены, трупы, разбросанные среди обломков. Взрыв в отеле «Маджестик» в одно мгновение сдернул ненавистную мне декорацию мира с его белыми статуями среди зелени Люксембургского сада и элегантными женщинами на велосипедах — мира, где мне не было места — и заменил ее привычным зрелищем руин и смерти.
Вернул мне войну.
Я глубоко вздохнул. Я смотрел на фотографию в газете и чувствовал себя исцеленным. Париж не сумел уничтожить меня, хотя, видит бог, очень старался. Будь благословен Святой, он вернул меня к самому себе, домой.
«…Кавалер ордена Почетного легиона, полковник Эдгар Пуа…
…Кавалер ордена Почетного легиона, лейтенант Жак Дорио…
… Кавалер ордена Почетного легиона, капитан Марсель Деа…
…Майор Бридо…
…Лейтенант Леруа…»
Я читал список погибших, рассматривал маленькие фотографии взорванных террористами офицеров Легиона. На снимках они выглядели молодцами: усы, геройский взор.
Газета ничего не писала о Маршане. В статье я не видел его имени. Жив ли он? Арестован? В бегах?
Остальные — Ренье, Дюшан — тоже куда-то сгинули. Нина приняла здравое решение не искать с ними встреч.
— Обещайте, что уедете в Ниццу, — повторял я.
— Да вы действительно контуженый немец, — смеялась она. — Зачем мне ваша Ницца? Думаете, если о моей связи с заговорщиками станет известно, мне это поможет? Лучше уж я буду вести себя как обычно. Это вызовет меньше подозрений.
— Кстати, — вдруг вспомнил я, — Святой оставил мне какую-то вещицу. Сказал, если с ним что-нибудь случится, вы будете знать, что с этим делать.
Нина насторожилась:
— Что за вещица?
— Понятия не имею. Времени не было посмотреть.
— Где она?
— У меня в кармане пиджака.
Нина встала, пошарила в кармане и вытащила сверток — платок, принадлежавший Маршану. Она осторожно откинула уголки — мелькнуло пятно крови. Вчера Святой кашлял, и Маршан дал ему этот платок. Нина тихо вздохнула.
Я приподнялся на постели:
— Ну, что там такое, в конце концов?
Нина горько рассмеялась и протянула мне на ладони игрушечный гробик.
Я даже не сразу сообразил, что именно она мне показывает, настолько это оказалось неожиданным.
— Святой
— Что за глупости, Эрнст! — возмутилась Нина. — При чем тут ваш учитель?
— А говорили, что ваш Тусен горазд не только гробы стругать, — пробормотал я.
— Гробы — в том числе.
— После той кровавой каши, которую он устроил в отеле, понадобится много гробов, — сказал я. — Только стругать их будут другие. Или у него в мастерской хранится запас?
Нина позволяла мне говорить все эти глупости и как будто не слушала. Смотрела на маленький гробик и молчала. Наконец я выдохся.
— Объясните мне, наконец! — взмолился я.
— Ладно. — Она повернулась ко мне. Глаза ее были сухими, губы под помадой растрескались. Она облизнула их, размазала помаду. — Живет в Париже такой писатель — Луи-Фердинанд Селин. Да, я помню, что в литературе вы не разбираетесь. Но тут и не требуется особых познаний в беллетристике. До войны Селин создал пару романов. Писал странным, нервным слогом и сразу стал кумиром интеллигенции. После оккупации Франции мгновенно перешел на сторону победителя. Гитлера. Сочинял… разные отвратительные вещи.
— Так почему вы не взорвали и его? — спросил я.
— Каждая акция сопряжена с риском для товарищей, — ответила Нина. — Селин не стоит динамита. Он сам себя съест. Но оставить его в покое мы, разумеется, не могли. Он страшно суеверен, всего боится. Трясется за свою драгоценную персону. Время от времени Святой подкладывал игрушечные гробики к дверям его квартиры. Селин убежден в том, что его прокляли. Черная магия и всё такое. На полном серьезе. После каждого гробика он запирается на несколько дней, а потом ходит по улицам, озираясь и вздрагивая.
— А ваш Святой, оказывается, злой человек! — сказал я.
— Не поверите, Эрнст, но он смеялся, как ребенок, — ответила Нина.
— Он и был ребенком, — сказал я.
— Он хотел, чтобы мы подложили Селину последний гробик. После взрыва это произведет особенно сильный эффект.
— Не боитесь, что писатель не выдержит издевательств и покончит с собой?
— Это было бы прекрасным выходом, — кивнула Нина. — Но, к сожалению, он слишком любит себя.
— Откуда вы столько знаете о его характере? — удивился я.
— Я прочитала его книги, — объяснила Нина.
…И днем, когда билеты на поезд были уже получены, мы с Ниной позавтракали в кафе и отправились к дому, где обитал писатель Селин. Мы держались за руки, девушка в простом темно-зеленом платье, окрашенном в домашних условиях, и парижский пролетарий в свитере и кепке. Витрины отражали нас, обычную пару потрепанных жизнью людей, которые нашли свое счастье на улицах Парижа. Которые завтракают в парижских кафе, целуются под парижскими мостами, читают газеты на парижских скамьях, обнимаются в парижских садах. Еще немного — и город растворит меня, я стану его частью. Нет, в самом деле пора уезжать.