Деревянная пастушка
Шрифт:
— Машаллах… — пробормотал Али.
К черту волю аллаха, плевали они на нее, и Людо стал поспешно совещаться с Огастином.
Солнце уже садилось, а никто не ночует под открытым небом, кроме грабителей и головорезов… Да к тому же поворачивать назад поздно, раз их уже видели… Надеяться можно лишь на то, что удастся обмануть властелина замка: два английских путешественника (благодарение небу, что они хоть не французы!) просят оказать им гостеприимство, ибо, как сказано в Коране, они «гости, посланные аллахом».
И вот, надеясь вопреки всякой логике, что никто не признает в Али человека из окружения
— Скажи своему господину, что два высокопоставленных англичанина, близких друга английского короля, посланы ему аллахом и стоят у его ворот в расчете на гостеприимство, которым столь славятся правоверные.
Негр с сомнением посмотрел на них (возможно, он не очень хорошо понимал по-арабски), но все же ушел выполнить поручение. Уже стемнело, когда ворота наконец со скрипом отворились и путешественники оказались в кромешной тьме под массивными сводами, где гулко отдавался грохот воды… Здесь врага ждала еще одна неожиданность — лишь узкий мостик пролегал над установленной во рву перемычкой, с которой, словно с колес ветряной мельницы, стремительно падала вниз вода. Однако чьи-то руки, держа наших путешественников за плечи, провели их по этому мостику, затем они пересекли двор, где лагерем расположились соплеменники владельца замка, и по наружной лестнице поднялись в угловую башню.
Маленькая комната наверху была абсолютно пуста. Лишь углы пересекали отполированные временем стропила из кедра — своеобразная вешалка для вещей, а больше — ничего. Голый алебастровый тщательно отполированный пол, словно старая слоновая кость, слабо отражал щедро расписанный суриком деревянный кедровый потолок; голые, такие же отполированные, как слоновая кость, стены отражали последние отсветы умирающего заката. Окна были маленькие, незастекленные, лишь забранные прелестными решетками из кованого железа, и сквозь них, если смотреть вверх, виднелись розовые, покрытые снегом пики, а если смотреть вниз, — темная зелень у подножия этих гор. Все вокруг — казалось, даже сам воздух, — было цвета крови.
Огастин еще ни разу в жизни не видел комнаты более очаровательной, но и более зловещей, холодной и необжитой.
7
А в Англии тем же октябрьским субботним днем Джоан зашла к Джереми на Ибэри-стрит (теперь он уже не был «постоянным представителем» при адмиралтействе) и спросила, нет ли вестей от Огастина. Джереми только покачал головой.
— Ничего, вот уже два, если не три месяца. Они были тогда в Фесе, но собирались двинуться на юг, в Марракеш, как только станет прохладнее.
«И ни намека на то, когда он намерен вернуться?» — спрашивал ее взгляд, но Джереми лишь пожал плечами. «Это все влияние джиннов и афритов», — подумал он. (Сам Огастин в письме из Феса сравнивал Марокко со сказками Шахразады.)
Четыре долгих месяца не помогли и не избавили Джоан от душевных терзаний. Теперь уже почти автоматически, всякий раз как ей требовалось противоядие, Джоан принималась перебирать в уме созданный ею перечень недостатков Огастина — отсутствие честолюбия или
— Через каких-нибудь два-три года ему уже будет тридцать! — И добавила: — Ведь у него достаточно денег, чтобы начать любую карьеру.
Джереми презрительно фыркнул.
— Очевидно, вы имеете в виду карьеру дипломата или, скажем, губернатора этих клоповников — тропических колоний! Это допотопное «литургическое» представление о том, что владение большим капиталом накладывает на человека определенные обязанности, несомненно, следует отнести к числу горьких плодов классического образования, которое большинство из нас получает. — Он помолчал. — А все-таки жаль, что Огастин не умеет даже рисовать: ведь обеспеченным поэтам и художникам не приходится унижать свое искусство, подлаживаясь под вкусы публики… Но может быть, вы считаете, что он должен все же попытать счастья на этой стезе? — Джоан покоробила ирония, звучавшая в голосе Джереми, да к тому же он еще осуждающе потряс в воздухе пальцем. — Я начинаю верить, что вы готовы выйти замуж за какого-нибудь полного болвана при условии, что он будет разыгрывать из себя хотя бы добропорядочного сквайра — будет открывать по первой просьбе благотворительные базары или сажать шпинат, когда настанут скверные времена! Словом, за человека, готового занять свое место на судейской скамье или в совете графства… Неужели вы хотите, чтобы Огастин осел в Ньютоне и жил вот так?
— Нельзя сказать, чтобы ты очень стремился мне помочь.
— Возможно… Дело в том, что, ей-богу, мне кажется, я могу прочесть, что засело в вашей маленькой головке: вы считаете, что эта странная тяга Огастина к углекопам должна побудить его взять на себя активную роль в лейбористской партии — как Мосли или сынок этого Стрейчи.
От неожиданности Джоан призналась, что подобная мысль действительно приходила ей в голову…
— В таком случае вы его совершенно не понимаете!.. Послушайте, душа моя… — Он помолчал, обдумывая, как бы доходчивее ей все объяснить. — Неужели вы не в состоянии уразуметь, что углекопы для Огастина — это не безликий агрегат, именуемый «высокими принципами»; для него это Твимы и Дай! Нельзя же разных людей валить в одну кучу, как вещи, — кстати, в этом кроются корни многих политических ошибок. — И он искоса поглядел на Джоан, чтобы проверить, насколько это до нее дошло, ибо он успел убедиться, что для большинства людей священная неповторимость каждого «я», не поддающаяся обобщению, далеко не аксиома…
— Тогда почему бы ему не использовать свои деньги, чтобы оказать этим людям помощь?
Джереми с удивлением воззрился на Джоан.
— Вот теперь вы абсолютно не понимаете углекопов.
— Я имею в виду помочь конструктивно: вот квакеры открывают же мастерские.
— Да неужели вы не понимаете, как ненавистны квалифицированному углекопу должны быть эти квакеры с их благими побуждениями, надо же придумать такое, чтобы соль земли, опытные рабочие тратили время, латая сапоги или сбивая столы и стулья вместо того, чтобы заниматься своим делом?!
Однако страдания сделали Джоан упрямой.
— Прекрасно, будь по-твоему! Но что же все-таки Огастин намерен делать в жизни?
— Возможно, Огастину выпал на долю удел более редкий, чем вы думаете: с ним все время что-то происходит без всякого усилия с его стороны, — мягко заметил Джереми.
Джоан фыркнула, хоть и еле слышно, и все же терпение Джереми тут лопнуло.
— Ну, хорошо! Предположим, он должен избрать себе карьеру, но в таком случае учтите, пожалуйста, насколько богатство сужает его выбор.