Держава (том третий)
Шрифт:
— Здорово, Матвей Фёдорович, — уважительно поздоровался с ним генерал. — Экие протезы у тебя замечательные. Будто водочный штоф перевёрнутый, — похвалил конусные деревянные изделия. — Ну–ка, пройдись, братец, — доброжелательно оглядел продефилировавшего мимо него солдата. — И даже бадиком не пользуешься.
— Никак нет! Без него научился маршировать. По весне уездный лекарь привезли из самого губернского городу. Аккурат, как бабушка наша преставилась, — перекрестился на вокзал. — То исть — Богу душу отдала.
— Да-а, нянюшку жалко. Отписал мне эту весть Ермолай Матвеевич, —
— Доброго здоровья тебе, герой, — улыбнувшись, пожал инвалиду руку Рубанов–младший. — Мокшанский полк непобедим! Рассказывал мне брат про тебя.
Правивший коляской Гришка–косой такой уважительной беседы не удостоился.
Разместившись, тронулись в путь.
Набежала небольшая тучка, обрызгав путешественников мелким дождём.
— Красота! Зато пыли нет, — радовался всему генерал, любуясь окрестностями.
И даже расшатанный мостик не вывел его из себя.
— Га–га–га–ды–ы! — по–гусиному прогагакал своё мнение, рассмешив сына. — Ефим, в церковь сначала заедем. Отцу с дедом поклонимся и свечку за нянюшку поставим. Это куда возок с дороги съехал? — услышал крик Марфы и матюги Антипа.
— Его и прозвали — Гришка–косой, — философски ответил кучер, вновь насмешив Глеба.
После церкви, с ветерком прокатив по Рубановке, проехали под мокрой от дождя аркой, и Максим Акимович велел остановить ландо у корявой, тёмной от дождя акации, неизвестно зачем поклонившись памятнику конногвардейца.
На этот раз Глеб не засмеялся, а подойдя, погладил скульптуру.
Максим Акимович вздрогнул от удивления, увидев на каменных ступенях парадного подъезда маленького мальчишку — точную копию старшего сына в детстве.
«Привидится же», — поднялся по ступеням, столкнувшись с выскочившим из дверей старостой.
— Максим Акимович, — кинулся тот целовать генеральскую руку, попутно сумев пустить лицемерную слезу. — Как обрадовался, получив от вас телеграмму.
— Ну хватит, хватит руку мусолить, — добродушно заворчал Рубанов. — А что за мальчишка давеча здесь стоял?
— Да это Настасьин сынок. Вместо нянюшки вашей бабу к дому приставил. Убраться, сготовить что–нито…
— И без неё сготовим, — упёрла руки в бока Марфа. — Антип, чего встал, тащи вещи в дом, — решила назначить себя на место ключницы–домохозяйки.
— А вот и Настя, — кивком головы староста, и по–совместительству — волостной старшина, указал на высокую чернобровую женщину в кумачовом сарафане и белой кисейной рубахе.
Отец с сыном невольно залюбовались её свежим белым лицом и высокой грудью.
Когда, поклонившись приезжим, она стала подниматься вверх по лестнице, мужчины, затаив дыхание, наблюдали за игрой покачивающихся бёдер.
Перебросив заплетённую в две пряди косу за спину, она взяла за руку подбежавшего мальчишку, и они скрылись из глаз в одной из комнат барского дома.
— Хороша–а! — отчего–то застеснялся Максим Акимович, удивившись себе.
— Сударыня–барыня! — подтвердил сын.
— Баба — высший сорт, суперфлюс! — поставил свой диагноз староста. — И походка — словно маятник на часах. Серьёзна и недоступна. Сынишку до беспамятства любит
— Водки прикажете подать? — с безнадёгой в голосе, громко поинтересовался у господ Ефим.
— Геть отседова! Сперва самовар поставлю и поснедаем, — шуганула конюха Марфа. — Водовки ему, вишь, захотелось, — доставая привезённые припасы, ворчала она.
— Ох, красота и лепота, — потянулся Максим Акимович, растворяя затем балконную дверь, и с трудом удерживая её от порыва расшалившегося ветра, принёсшего в комнату влажность из сада и запах осени: «Кто охоты собачьей не любит, тот в себе душу заспит и погубит, — напрягшись, захлопнул дверь. — Чего–то Некрасов на ум пришёл?! — поразился он. — Думаю, что к удачной охоте. Только вот кроме рыжего пса, собак боле не имеется… Приобрету у кого из местных помещиков гончака либо борзую, — стал переодеваться в халат. — А мальчишка как на Акима в детстве похож, — вспомнил парнишку и задумчиво покачал головой. — Да дети — все друг на дружку похожи, — сделал вывод. — А мать его — красавица! Статная женщина. Эх, мне бы годков десяток скинуть… Или пяток хотя бы, — полюбовался садом за окном. — Теперь наше дело — охота!..»
— Самовар готов, ваше превосходительство, — по привычке щёлкнул каблуками Антип, прежде постучав в дверь. — Прикажете подавать?
— Подавайте, подавайте, сейчас будем с сыном.
В столовой весело горел камин, рисуя отблески огня на стене.
Над столом с пыхтящим самоваром ярко светила лампа с зелёным абажуром.
Марфа, недовольно косясь на молодую женщину, внесла с кухни испечённый пирог.
Настасья, опустив голову и глядя на скатерть, раскладывала тарелки, вилки и чашки.
Хлопнув дверью и чертыхнувшись, в столовую влетел Глеб и кинулся к камину греть руки.
— Не холодно, но ветер, — обращаясь к отцу, но глядя на Настю, громко сообщил прогноз погоды. — Даже замёрз, пока по саду прогулялся и конюшню осмотрел. Григорий Иванович Косой с Ефимом на совесть за лошадьми приглядывают, — услышал, как молодая женщина смешливо фыркнула.
«Чем, интересно, даму развеселил?» — направился к умывальнику ополоснуть руки. — Рыжий Трезор для знакомства облизал.
— Ну да, как мне — рыжий староста, — покивал головой, пока молодая женщина, ловко нарезав, раскладывала по тарелкам куски пирога. — А где ваш сынишка? — и, не дождавшись ответа, закончил, — пусть с нами ест. Скучно одному–то, без друзей–товарищей, — не заметил, как вспыхнув лицом, Настасья благодарно улыбнулась на его слова.
Глеб, нарушив заповеди мадам Светозарской, поскрёб пальцем затылок, потом почесал ухо и задумчиво глянул на даму.
Поймав мужской взгляд, она смутилась и стала разливать по чашкам заварку из цветасто крашенного фарфорового чайника.
— В деревне можно и с вареньем пить, — поджала губы вошедшая с подносом Марфа. — Настя наварила за лето.
— Ни я одна, помощницы были, — улыбнулась поварихе.
«Да вроде бы — ничё девка… Не наглая и скромная… Ни то что эта стервь — Камилка».