Держава (том третий)
Шрифт:
— И ворону, — улыбнулся Глеб, удивляясь в душе, почему так холодно поблагодарила его за цветы Натали.
— У нас лошади ещё не обучены, — оправдался Кусков–второй. — Эскадронный командир в какую–то экспедицию отправлен, за него — штабс–ротмистр князь Меньшиков. А он «китов» — так лошадей нашего первого эскадрона в полку называют, лишь по служебным обязанностям брать разрешает.
— Раскармливает их и себя, — подтвердил Глеб, усаживаясь на диван.
— Молодец, — поддержал незнакомого ему командира Бутенёв. — Ну нравятся человеку холёные кони, что здесь плохого?
— Ну да. А любимая его поговорка: «Мечтаю командовать эскадроном без солдат и лошадей, дабы не надо было ничего делать», — развеселил Константина Александровича Рубанов. — Как старый русский помещик он заботится, чтоб крепостные кавалеристы и их кони имели здоровый презентабельный вид. И прозвище «киты» — лошади получили за свою непомерную упитанность. И дело ни только в кормёжке… Когда я был корнетом, отдал приказ взводу пустить лошадей в галоп. Так он меня взгрел
— Потому–то на манёврах у нас возникают определённые трудности, — продолжил интересную тему юный Кусков. — Зато на смотрах выглядим потрясающе. Крупные вороные кони и румяные всадники на них. Князю хлоп — благодарность. Он солдатам от себя — пива в награду. Те лошадям — оставшийся от обеда хлеб. И все довольны.
— Представьте, Константин Александрович, кроме положенного дневного рациона, выражающегося в девяти фунтах зерна и девяти фунтах сена, ещё и хлеба нажрутся, — покачал головой Рубанов. — Вот и киты…
— Солдаты с мешками из рогожи в казарму к гренадёрам ходят. У тех тоже куски остаются, — продолжил Кусков. — А я своему Москалю специально буханку покупаю. Из Малороссии жеребца привезли.
— Он, наверное, ещё и горилку пьёт, — загоготал Бутенёв.
— Мы хотя и Сумские гусары, но больше по жжёнке ударяем, да по водочке. Это пусть в Павловском полку шампанское вёдрами хлыщут, — вспомнил старшего брата Глеб. — Вот и пришлось нам за свой счёт лошадок купить и объезжать на охоте.
— Зато сейчас они выдрессированы словно собаки, — похвалился Олег.
— Правда, от зайца шарахаются, — зареготал Глеб.
— Командир у вас хороший, — чего–то вспомнив, грустно произнёс Бутенёв. — А в газетах пишут, что в Севастополе какой–то лейтенант Шмидт объявился. Присягу царскую нарушил и моряков на бунт подбивает.
— Я слышал о Петре Петровиче Шмидте, — наморщил в задумчивости лоб Рубанов. — Контр–адмирале… Ах, да… Ещё у него младший брат есть. Владимир Петрович. Полный адмирал с тремя орлами на погонах. Флагман эскадры Балтийского флота был. Отец чего–то о нём рассказывал, а чего — не помню.
— Правильно. А этот — Шмидт–третий. Непутёвый отпрыск Петра Петровича и тоже — Пётр Петрович. Так положено старшего сына в семье называть. Ну, как у вас — Акимом или Максимом.
* * *
Поручик Банников вместе с другими офицерами полка внимательно слушал речь полковника.
Командир полка на этот раз собрал их не в тесном кабинете, а в библиотеке.
— Книги, господа, читать нам теперь некогда, — ходил перед сидевшими в креслах, на диванах и за большим круглым столом офицерами. — И чего путное пишут современные авторы? Толстой, Горький или Куприны всякие… Восстанавливают народ против власти и армии. А мы потом — расхлёбывай, — остановился у окна и глянул в сторону моря. — То бунт на броненосце «Потёмкин Таврический»… Теперь в Севастополе морячки бузят… Это их выражение, — задёрнул гардину и, убрав руки за спину, вновь принялся шагать по вытоптанному ковру. — После дарования Манифеста, народ по всей России словно сошёл с ума. На улицах гремит «Марсельеза» и кругом митинги с антиправительственными речами. А собрал вас по причине того, что в Севастополе начались массовые беспорядки, и из Киева пришёл приказ направить туда батальон нашего полка, — оглядел напряжённо слушающих его офицеров. — Может, придётся применять оружие… Кто к этому готов?..
Молчание…
— Я готов, господин полковник, — поднялся из кресла Банников, удивив офицеров.
— Садитесь, поручик, — махнул рукой полковник. — Вот и пошлём туда батальон, в котором вы ротой командуете, — с облегчением от принятого решения перекрестил лоб, отметив, как нахмурился комбат. — Не хмурьтесь, господин подполковник. Как вы знаете, кроме внешних, существуют и внутренние враги… И неизвестно ещё, какие опаснее. В Севастополе, как сообщили из штаба округа, начавшееся кровопролитие остановил полковник Де Роберти со своими войсками. А вот градоначальник контр–адмирал Спицкий растерялся… Ибо тоже из моряков… Спасибо генерал Неплюев не поддался на его уговоры и не стал потакать требованиям полоумной толпы, направившейся громить город и освобождать заключённых из тюрьмы. По злоумышленникам открыли огонь… Сорок ранены, восемь — убиты. Митингующие, так их прозывают в газетах, рассеяны. Заметьте, господа: митингующие или манифестанты… Но не громилы или погромщики… Потому как громят — кого надо… Через несколько дней социалисты сумели взбунтовать рабочих адмиралтейских мастерских. Вскоре забастовка приняла общегородской характер. Но не это несёт главную угрозу а, прости Господи, ненаглядные наши морячки. С японцами сражаться не умеют… Вспомните Цусиму… А тут — герои. В казармах флотской дивизии подняли бунт, охвативший до двух тысяч матросов. К ним могут присоединиться и солдаты. Дурной пример, как говорится, заразителен. На грани мятежа оказались два расквартированных в городе полка: 50-й Белостокский и 49-й Брестский. Но офицеры сумели увести их за город и отделить, таким образом, от проникших в казармы агитаторов–социалистов. Теперь имеете представление, в какой обстановке нам предстоит действовать. Слава Богу, пока хоть на кораблях спокойно, — вновь
Однако командир полка, видимо, в чём–то был грешен. В день прибытия батальона в Севастополь, взбунтовалась команда крейсера «Очаков».
Принявшего команду над батальоном полковника, ибо комбат заболел и на усмирение не поехал, в числе других старших офицеров, пригласил на совещание генерал Неплюев, дабы довести до сведения обстановку в городе.
— Господа. Митингуют сейчас моряки и мастеровые. Агитаторы внушили рабочим, что свобода — это когда работать не следует, а следует ругать правительство и чего–нибудь громить, шляясь по улицам с революционными красными и чёрными анархистскими флагами, — вздохнул он. — Матросы вначале лишь наблюдали за происходящим, а затем революционные пропагандисты взбаламутили их, и огромные матросские толпы влились в рабочие ряды. Главный командир Черноморского флота адмирал Чухнин отправил в Петербург запрос — когда выйдет указ об увольнении тех, у кого вышел срок службы? Пока ответа нет. Сахарова сняли, а новый военный министр всё никак не войдёт в курс дела, — разозлившись неизвестно на кого, повысил интонации генерал. — Скоро и в Маньчжурской армии подобные инциденты начнутся. Не хотите воевать — распускайте отслуживших и запасников. Ну чего ждут? — разнервничался он. — Простите, — взял себя в руки. — Что самое горькое, в рядах офицерского корпуса появился предатель, — осуждающе–презрительно сморщил лицо. — Некий лейтенант Шмидт. Сын весьма достойных родителей, но полностью неприличный человек. Обуреваемый гордыней, но ничего в жизни не добившийся, полюбил выступать на митингах, призывая к свободе. Именно он спровоцировал толпу на освобождение из тюрьмы заключённых, а после трагических событий, выступил на кладбище с пламенной речью, осуждающей, разумеется, нас, царских сатрапов. И там с ним случился припадок. Душевнобольной, оказывается. Или голова не в порядке. Согласно досье из министерства внутренних дел, в двадцатилетнем возрасте познакомился с профессиональной проституткой и женился на ней. Брак морского офицера с женщиной лёгкого поведения, у которой вместо паспорта — жёлтый билет, поверг в шок сослуживцев и, особенно, его отца. Он проклял сына и вскоре скончался — сердце не вынесло такого позора. Однако со стороны командования никакой реакции не последовало. Потому–то на флоте начался бардак и расшаталась законность… К тому же за мичманом, именно в этом чине тогда пребывал, гранитным утёсом стояла фигура его дядюшки. Будь у меня такой племянник, я бы в шею выгнал его со службы за поступок, противоречащий офицерской чести. Видя безнаказанность, снова начудил… Закатил истерику на приёме у командующего в то время Черноморским флотом адмирала Кулагина: «Находясь в крайне возбуждённом состоянии, говорил самые несуразные вещи», — прочёл в справке министерства внутренних дел генерал. — И вновь дядюшка замял дело. Психопату предоставили годичный отпуск для поправки здоровья. Лечился в Москве. По совету доктора подал рапорт об увольнении. Не найдя себе дела на суше, запросился обратно на море, и по протекции дяди получил должность в торговом флоте. Однако с началом войны с Японией назначен старшим офицером угольного транспорта «Иртыш». Сам великий лейтенант Шмидт и какой–то вонючий, пардон, угольный транспорт, входивший в эскадру Рожественского, направляющуюся на Дальний Восток. Дурак–дураком, простите, а воевать не хотел — убить могут. Устроил драку с одним офицером, а когда разняли, запустил тяжёлым стулом в зеркальное стекло ресторана — так в рапорте написано. И опять всё сошло с рук. При поддержке дяди получил назначение на Черноморский флот. Чухнин — друг Шмидта–старшего, назначил его племянника командиром устаревшего миноносца, базирующегося в Измаиле. Став командиром миноносца № 253 с экипажем из двадцати матросов и двух офицеров, возненавидел, мне кажется, даже Россию. Плавая в торговом флоте на пароходе «Кострома» получал пятьсот рублей в месяц, а на этом корыте имел жалованье — восемьдесят девять рублей. И в тридцать восемь лет только лейтенантишка. Ну за что? — страдал он и решил, в меру своего ума, поправить бедственное материальное положение — выкрал корабельную кассу в три тысячи рублей золотом. Огромадные деньги. Даже для меня. Поехал в Киев, и просадил капиталы на ипподроме.
Офицеры осуждающе загудели.
— Да–да, господа. Командир в военное время покинул вверенный ему корабль, украл деньги и проиграл на бегах. За то и другое даже в мирное время полагается каторга. На миноносец он вернулся, но с пустыми карманами. Это произошло летом. Завели дело о пропаже корабельной кассы. Шмидт объяснил пропажу денег таким образом, будто катаясь на велосипеде по городу — потерял их.
— Надумав кататься на велосипеде, непременно следует брать с собой казённые полковые деньги, — видя, что генерал задумался, под смех офицеров выдал реплику Банников, но тут же осёкся, узрев полковничий кулак.
— Сейчас он находится под следствием и в отставке. Дядя, правда, вернул казне утерянные племянником средства.
— Выкрутится и на этот раз, — скрипнул зубами полковник.
— За радикализм речей недавно арестовывался, но вскоре был освобождён. Эта странная флотская фигура уже успела создать себе репутацию пламенного оратора и революционера. Причём выступает всегда в так ненавистной ему морской форме, — дополнил характеристику отставного офицера генерал.
Он не знал, что именно этим утром домой к лейтенанту пришла делегация от команды Крейсера «Очаков».